Лаврушин оттолкнул Мартынова, придержал за плечо рванувшуюся к снаряду дочь, и Катерина успела первой. Подлетела, подцепила щипцами, ухватила с полметра длиной узкий дымящийся снаряд, перехватила щипцы обеими руками поудобнее, развернулась к бочке с водой. И, не удержав равновесия на скате крыши, покачнулась, уронила «зажигалку» себе под ноги. Искры прочертили в воздухе красивую огненную дугу, поднялся столб огня, за ним пропала Катерина, Стас только услышал ее не то изумленный, не то испуганный вскрик. Ринулся к ней со всех ног и сам едва не упал, оступился, зацепившись носком сапога за металлический выступ. Зато «зажигалка» была уже близко, она не крутилась, а преспокойно горела ровным белым огнем, потом в нем появились рыжие язычки, и Стас увидел, что это на Катерине горит одежда. Потянулся щипцами к «зажигалке», они чиркнули по металлическому оперению, снаряд увернулся, Стас вытянулся, пытаясь зацепить увертливую «шутиху» и отшатнулся. В лицо ударил поток ледяной воды, от нее перехватило дыхание, стало жарко. И темно, точно на голову мешок накинули. «Зажигалка» с шипением подыхала под ногами, а Катя то ли смеялась, то ли плакала в потемках, Женя застыла с пустым ведром в руках и не сводила с женщины взгляд.
Молчаливый, по обыкновению, Мартынов хорошим пинком отправил обгоревшую металлическую болванку вниз, сбежал на полусогнутых к ограждению крыши и уставился в темноту. Лаврушин ругнулся вполголоса, подошел, оглядел Катерину с ног до головы.
– Цела? Ожогов нет? Глупая ты баба, Кузьмина, кто ж так делает… – завел он нудным голосом, точно инструктаж по технике безопасности проводил. Впрочем, Катерина на него не смотрела, да и, как показалось Стасу, особенно не слушала, а оглядывала свою основательно обгоревшую до колен юбку. Да еще и мокрую вдобавок, хоть выжимай – ей досталась большая часть воды из пожарного ведра, Женя окатила ее с ног до головы, Стасу досталось краем, но и этого хватило. Мокрые ледяные струйки ползли за ворот шинели, стекали на спину, от порывов ветра холод пробирал почти что зимний.
На Катерину было и вовсе уж жалко смотреть, она оторвала от подола юбки хороший клок сгоревшей ткани, покрутила в руках и зачем-то запихнула его в карман короткого пальто. Попыталась улыбнуться, но сведенные от холода губы не слушались, зубы стучали, Катерина прикусила нижнюю губу и принялась выкручивать подол юбки, отжимая воду. Стас снял шинель, накинул ее на плечи женщине, та запахнулась поплотнее и улыбнулась благодарно.
– Идите уж, не май месяц, еще простудитесь, – сжалился Лаврушин. – С тебя, Катерина, какой спрос, а вот товарищу лейтенанту болеть некогда…
И умолк на полуслове, в жутковато-зеленом мраке вокруг стало так тихо, словно кто-то все звуки ластиком стер, умолкли даже непрестанно тарахтевшие до этого зенитки. Секунда тишины, еще одна, третья, уже невыносимая, и тут грянула светомузыка: дальний разрыв, глухой удар, и сразу за ним мощный зеленый луч ударил, казалось, в лицо, поднялся рывком, и в нем, как муха в янтаре, залип бомбардировщик, Катерина и Женя, так и не расставшаяся с ведром, вскрикнули одновременно.
– «Хейнкель», – уверенно сказал Лаврушин, – вот сволочь! Его сбить невозможно, мертвых зон нет, не подступиться. Там одна пушка чего стоит, да еще вдобавок шесть пулеметов. Я в газете читал…
Он замолк на полуслове, глянул на Стаса, точно ожидая ответной реплики «лейтенанта», поддержки или, возможно, новой, не попавшей в газеты информации. А смотрел в точности, как Мартынов недавно – пристально, изучающе, тревожно и подозрительно. Или не подозрительно – ночью всякое может привидеться, но как-то уж лихо они за него взялись – сначала Мартынов пялился, теперь управдом туда же, а ведь сам документы проверял, сам дверь в комнату эвакуированных Савельевых открыл, сам ключ отдал… А теперь что – назад отыграть решил, неладное почуяв, а сказать – не знает, как, или боится? Хотя чего ему бояться, телефон-то в квартире у него имеется, и что Лаврушину стоит, домой вернувшись, короткий номерок набрать и товарищей с Лубянки пригласить, дабы те все странности разъяснили…
От одного лишь предположения стало не по себе, мелькнула даже мысль, что сматываться лучше всего немедленно, не ждать, пока закончится налет. Однако рассудок подсказал, что стремительное бегство навлечет на «добровольца» дополнительные подозрения, к тому же придется вернуться в квартиру, забрать оружие, а это лишние минуты, которых может не хватить.
«Спокойно, лейтенант». Стас кивнул с видом знатока, на Лаврушина больше не смотрел, стоял, не сводя глаз с пойманного в перекрестье лучей самолета, вернее, уже с двух. Вокруг тяжеленной махины, огрызавшейся огнем из всех бортовых орудий, вился истребитель, юркий, мелкий на фоне массивной туши, закручивал немыслимые пируэты, уходя от пуль, да еще и успевал пребольно жалить врага пулеметными очередями, но только урон этот был для «Хейнкеля» что слону дробина. Вражеский бомбардировщик маневрировал, отстреливался, пытался вырваться из прожекторных лучей и оторваться от истребителя.
– Это «Миг», – прошептал Лаврушин, – по радио говорили, что это новая разработка, только перед войной испытания закончились…
И поперхнулся, закашлялся, косо глянул на Стаса. Рядом взвизгнула Женя, зажала ладонями рот, у нее с руки слетела варежка, но девушка этого даже не заметила. Катерина стояла неподвижно, не сводя глаз с неба, куталась в шинель от порывов ледяного ветра. А бомбардировщик бился в перекрестье уже трех лучей, из-под крыла «Мига» повалил дым, самолет клюнул носом, нырнул вниз, прошел под брюхом «Хейнкеля» и пропал из виду.
– Сбили? – охнула Катерина, – да что ж такое…
Бомбардировщик дернулся вбок, но там уже был наготове четвертый зеленый луч, подхватил его, высвечивая полностью, от кабины до хвостового оперения, замерцал пунктир летящих с земли белых линий. Но «Хейнкель» крутанулся, уходя от обстрела, повернулся плашмя, пытаясь вырваться из зеленых «объятий», и лоб в лоб столкнулся с вынырнувшим из темноты горящим истребителем. «Миг» разлетелся на обломки, бомбардировщик загорелся, как сосновая щепка, оба самолета рухнули вниз, а в перекрестье лучей прожекторов остался парашютный купол и крохотная фигурка под ним. Она медленно скользила к земле, луч держал ее, не отпуская, пока парашют не скрылся за домами, Женя завизжала от восторга, с грохотом уронила пустое ведро и захлопала в ладоши, Лаврушин выдохнул, отвернулся, и, как заметил Стас, украдкой перекрестился на высившиеся поблизости купола без крестов. Откуда-то совершенно бесшумно появился Мартынов, с подобием улыбки на жуткой роже следил за парашютистом и, когда тот исчез из виду, принялся хозяйственно подбирать разбросанный по крыше инвентарь – ведро, брезентовые варежки и щипцы, не забывая при всем при этом исподлобья поглядывать на «лейтенанта». Стас демонстративно осмотрел поповича с ног до головы, поправил фуражку, невзначай коснувшись малинового (надо думать, хорошо различимого и в темноте) околыша, и Мартынов мигом сник. Стас повернулся к счастливому Лаврушину, и только собрался спросить, что дальше, как снова завыли сирены.
– Отбой, – скомандовал управдом, – уходим.
И тут же погасли прожекторы, черное небо упало на переживший очередной налет город, укрыло, закутало непроглядной пеленой. Стас выдохнул беззвучно – бегство пока отменяется, до него явно никому нет дела, Лаврушин уже командует этажом ниже, Мартынова не слышно и не видно, или это только для отвода глаз?
