следом за женщиной мимо дверей, из-за которых доносились голоса, смех и торжественная музыка из включенных радиоприемников.
Дальше приключилась заминка, Стасу просто-напросто показалось неудобным вот так запросто войти в чужой дом и нагло слопать нехитрый ужин. Но Катерину эти нюансы не беспокоили, по крайней мере, выглядело все именно так. Но что-то в ее поведении показалось Стасу странным, хотя что именно – он и сам толком объяснить не смог бы. Сел на предложенный стул у покрытого клетчатой скатертью стола, осмотрелся. Комната вовсе уж крохотная, одному тесно будет, розеток на потолке и иных порочных барских изысков не наблюдается, обстановка простая, даже скудная. Кровать, стул, табурет, стол у единственного, наглухо закрытого черным одеялом окна. На прибитой к стене за дверью вешалке висят плащ и темное пальто, на полу обувь, дальше стену подпирает комод на кривых мощных ножках, рядом с ним громоздится здоровенный, обитый дерматином деревянный чемодан. На стене над кроватью висит неизменная черная тарелка, из нее доносится еле слышная музыка. И все, нет ни фотографий, ни репродукций, ни даже часов, стены голые, точно в общежитии оказался, а не в комнате одинокой и довольно привлекательной женщины. Ни единой фарфоровой фигурки, ни вазочки, ни открытки завалящей – ничего подобного, сколько головой ни крути, не видно.
Катерина перехватила его взгляд, села напротив, сняла с большой металлической кастрюльки крышку, и в комнате одуряюще вкусно запахло вареной картошкой. Разложила по тарелкам, одну, полную, подвинула Стасу, вторую взяла себе.
– Ешьте, товарищ лейтенант…
– Илья, – назвался алехинским именем Стас, вспомнив о своем грозном удостоверении, дающим право проверять, задерживать и доставлять кого угодно в «соответствующие органы». – Меня Илья зовут. А вы Катя, я помню.
Та улыбнулась, оглядела свое жилье, точно сама его впервые видела, и сказала:
– Я сама тут недавно живу, две недели всего. Дом наш немцы разбомбили, подчистую, одни стены остались. Я в это время на рынке была, тревогу в метро пересидела, домой после прибежала – а там уж оцепление стоит, убитых выносят. Потом сюда переселили, я вещи, какие нашла, привезла. А предприятие наше уехало в эвакуацию на Урал, но я осталась здесь.
– Почему? – прожевав, спросил Стас, – там же безопасно. И вообще это ненадолго, скоро все заводы обратно в Москву вернутся…
И прикусил язык, чтобы невзначай не выболтать лишнего. Ведь начни он сейчас будущее прорицать – за кого она его примет? Минимум – за городского сумасшедшего, а о максимуме и думать неохота. Выйдет вроде как по нужде, а сама наберет заветный номерок, и примчится к подъезду «черный воронок», из него выйдут люди в форме. И быстро доставят Куда Следует, а там по-быстрому разъяснят – пророк перед ними, чокнутый на всю голову или самозванец-лейтенант НКВД Алехин, погибший в перестрелке с немецко-фашистскими оккупантами.
Но Катерина на его слова внимания не обратила, улыбнулась грустно.
– Документы у меня пропали, в старом доме оставались. И паспорт, и билет профсоюзный, и продуктовые карточки. Справку мне сделали о временной прописке, а паспорт пока не готов, вот жду, каждый день в милицию хожу, уж всем там надоела.
Она забрала у Стаса пустую тарелку и вилку, поставила на застеленный старыми газетами комод. Села, сложив руки на стол, как примерная школьница на парту и спросила:
– Как там? На фронте? Мы сводки слушаем, но понято ведь, что и половины нам не скажут, а знать хочется. Расскажите.
Стас медлил, но вовсе не от желания помучить молодую женщину неизвестностью или набить себе цену. Сказать попросту было нечего, не рассказывать же ей, как шарахался по полю от вражеского истребителя, как прятался в окоп от танка, подбитого кем-то, но уж всяко не им самим. И упаси бог поведать о гибели Трофимова или того же Алехина, ждет-то она других новостей – героических, победных, обнадеживающих в конце концов. А в голове упорно крутилось одно: «в борьбе с превосходящими силами противника». Ну, да, именно с превосходящими, тут уж ни убавить, ни прибавить, отступает Красная Армия, по всем фронтам терпя поражение, и долго еще будет отступать, до декабря, а уж там… А вот об этом лучше всего промолчать, но деваться от Катиного взгляда некуда, смотрит так, что того и гляди дыру в стене взглядом прожжет.
– Спасибо, – первым делом сказал Стас, – спасибо за ужин. Было очень вкусно. А на фронте… В борьбе с превосходящими силами противника наши войска проявляют чудеса мужества и отваги. На всех фронтах без исключения. А что отступаем – так это, Катя, временно, для перегруппировки сил, если военной терминологией изъясняться. Но да бог с ней, с терминологией. Я… тут такое дело. В общем, я в Москве давно не был, так получилось, а тут командировка внезапно свалилась. Как тут обстановка, как жизнь, как вообще…
Обстановку знать не помешает, хотя бы для того чтобы прикинуть, где, хоть приблизительно, может отсиживаться Юдин, где в городе сейчас безопаснее всего. Понятное дело, что он будет искать самое тихий и пригодный угол, дабы отсидеться и переждать. Если только уже не сбежал обратно, но это крайний вариант, при одной мысли о котором можно спокойно пустить себе пулю из ИЖа в голову, ибо кончен бал…
Хозяйка комнаты опустила глаза и смотрела на стол, провела ладонью по скатерти, вздохнула. Не такого ответа она ждала, по всему видно, но приставать с расспросами не стала, поняв, что ничего другого ей не скажут. И заговорила сама:
– Живем помаленьку. В магазинах пусто, за всем очереди огромные, по два-три часа стоять приходится. На рынке свободно купить все можно, но цены – глазам больно. Карточки выдали на продукты, на табак, на мыло и муку. Заводы и конторы закрываются и уезжают, одни на Урал, другие за Волгу, людей все меньше. Детей еще летом увезли, школы не работают, в них госпитали теперь, раненых каждый день привозят. И бомбежки по пять раз на дню, только успевай прятаться… Бандитов много развелось, сегодня слышала, как прошлой ночью двоих зарезали…
– А разве комендантский час не объявлен?
Увидев выражение лица Кати, Стас понял, что вторично сболтнул лишнее. Женщина смотрела на него не с удивлением – с ужасом и изучающе одновременно, точно поняла уже, что «лейтенант» не тот, за кого себя выдает. А тот не знал, куда деваться, смотрел в стол, моментально припомнив, что осадное положение и комендантский час вкупе с ним объявят только во второй декаде октября. А пока впереди у Москвы развеселые денечки, анархия и хаос, как в семнадцатом, пойдут гулять по столице, пока им приказом Председателя Государственного Комитета обороны башку не скрутят…
– Нет, не объявили, – протянула Катя. – Милиция за порядком следит, но мало ее, не везде успевает. И еще говорят, что скоро метро взорвут и затопят…
– Вранье, – перебил ее Стас и сам умолк: музыка из черной «тарелки» над головой сменилась протяжным нарастающим, рвущим нервы воем. Жуткий звук повторился трижды, умолк, но тут же раздался вновь, на этот раз из-за окна, многократно усиленный, точно на деревьях были установлены огромные динамики.
