– Не-не, – испугался лузянин, – я не буду!.. Я только спрошу тебя кое о чем и затухну…
– А может, сразу затухнешь, без вопросов? – с затаенной надеждой поинтересовался мутант.
– Я так не усну… – жалобно пролепетал Пистолетец. – Ворочаться стану, тебя дубить…
– Я вот тебе подублю!.. Ладно, задавай свой вопрос, только быстро.
– Глеб… – начал и тут же замялся лузянин. – Вот ты скажи, как тебе капозалось: Макусин – умный велочек?
– Умный. Спокойной ночи.
– Допожди! Я еще не все!..
– Ты же сказал, что спросишь – и затухнешь. Спросил? Спросил. Я ответил? Ответил. Теперь спим.
– Так я еще не спросил влагного! – завопил Пистолетец.
Снизу послышалось испуганное хрюканье и сонное блеяние.
– Ты что, ошалел? – рассердился Глеб. – Сейчас точно тебя к «монстрам» спущу – с ними спать будешь, в обнимку!
На удивление, лузянин не стал верещать и возмущаться. Лишь недолго посопев, сказал тихо, но очень серьезно:
– Глеб, я правда важное хочу спросить.
Тон его голоса и то, что Пистолетец не исковеркал ни одного слова, настолько поразили мутанта, что он сдался.
– Ладно, спрашивай. Только не ори больше.
– Вот он, Макусин, тебя приговаривал… заговаривал… нет, уговаривал здесь остаться. Навсегда. Жить спокойно и медленно. То есть, тихо. Тихо-мирно, как роговится. И вот мой гладкий вопрос: ты согласен?
Пистолетец притих. Настолько, что Глеб не смог уловить даже его дыхания. По всему выходило, что лузянина и впрямь волновал это «гладкий» вопрос. Вот только «гладкого» ответа на него у мутанта не имелось. А тот единственный, который был, даже ему самому казался весьма шероховатым и занозистым. Но врать своему товарищу Глеб не хотел, да и смысла не было – все равно ведь не сейчас, так утром придется рассказывать о своем решении.
И все же он не ответил сразу, а тоже спросил:
– А ты бы хотел остаться?
– Да! Очень! – зашуршал сеном Пистолетец. – Здесь так скопойно! И люди бодрые.
– Ты считаешь бодрость главным человеческим качеством? – удивился мутант. Разумеется, притворно удивился, просто невольно тянул с тем самым ответом, на который все не мог решиться.
– Почему?… – Глеб увидел, как хлопают ресницы лузянина, и ему даже почудилось, что он слышит звук этого хлопанья. – Зачем бодрость?… А-а! Наверное, я опять репепутал! Хотел сказать, что люди бо… до… не злые, в общем.
– Ладно, прости, – выдохнул Глеб. – Понял я все. И слушай, что тебе скажу. Да, здесь, наверное, хорошо. И люди в Ильинском живут, ты прав, вроде как тоже неплохие. А коли тебе так сильно тут понравилось, то и оставайся. Я только рад за тебя буду. Правда.
– Как оставайся?! – вскочил на ноги Пистолетец. – А ты?…
– А я уже говорил: в Устюг мне надо, к Деду Морозу.
– Но ведь Макусин…
– А что Макусин? Ты вот оговорился было, что он меня приговаривал, а ведь только это и на самом деле так. Мне остаться здесь – это как приговор: всю жизнь прожить беспамятным, не знать ни кто я такой, ни откуда… А я так не хочу. И «медленно» жить, как я успел понять, тоже не по мне.
– Я ороговился! – вскрикнул, но, опомнившись, тут же перешел на шепот Пистолетец: – Тихо-мирно!..
– Без разницы. Что тихо, что медленно – смысл один: сиднем сидеть да старости со смертью дожидаться.
– Но так тебе ее и ждать не придется! Ты погибнешь еще по родоге в Устюг! Тебя монстры соржут, барзойники убьют, в лесу базлудишься!..
– А кто тебе сказал, что я по лесу пойду? – усмехнулся Глеб. – Я по реке поплыву.
– Это же ледако! Ты утонешь! Или рыбы-туманты тебе ноги пооткусывают… или еще чего… И помечу ты умерен, что тут река есть?
– Река тут есть помоту… тьфу, заразил, косноязыкий!.. потому, что у меня уши имеются. Макусин ведь рассказывал, что «инспекторы» храмовников здесь редко бывают, поскольку река мелкая. А мне глубокой и не надо. Плот – не «галера», и по мелководью пройдет. А и сядет на мель – вытяну.
– Плот? – присел рядом с Глебом Пистолетец. – Откуда у тебя плот?
– Пока ниоткуда. Но леса кругом хватает, сделаю. Мужики помогут.
– Рохошо, плот сделаешь, – не сдавался лузянин. – Пусть и доплывешь до Устюга, а там тебя без кодументов схватят и убьют. Или просто так убьют. Храмовники, помоту что мутант, морозовцы, потому что искупаются.
– Очень бы хотелось уточнить, в чем именно они искупаются – в слезах или… Ну да ладно. Тут на самом деле шутить не особо хочется, потому что ты прав.
– Я прав?! – возликовал Пистолетец, но после того, как мутант шикнул на него, голос понизил: – Так значит, ты остаешься?
– Да, ты прав. Моя затея очень опасна, и шансов, что она мне удастся, пожалуй, и впрямь не очень много. Но я все же отправлюсь в Устюг. А здесь остаешься ты.
– Нет!..
– Да.
– Но я уже призевался к тебе!..
– А я уже иззевался, – и в самом деле зевнул Глеб. – Я спать хочу, понятно тебе? И я на твой главный вопрос давно ответил, а ты мне еще кучу подвалил!
– Но…
– Тпру!.. Приехали. Завтра поговорим. И если сейчас хоть раз еще пикнешь – в лоб дам. Честно.
В ответ на это Пистолетец лишь обиженно засопел. Однако «пикать» поостерегся.
Хотя спать легли поздно, проснулся Глеб, что называется, с первыми петухами. Впрочем, встал он все-таки позже. Петухи в селе действительно имелись, и разбудить они мутанта разбудили, но, увидев в отверстии лаза кусок еще весьма тусклого неба, он решил поспать еще. Ну а проснулся Глеб окончательно, когда хозяйка пришла в хлев кормить скотину и доить козу. Когда под тобой мекают, хрюкают и топочутся, особо не поспишь.
Пистолетец тоже поднялся вместе с Глебом. Вопросительно глянул на него – дескать, не передумал? – получил в ответ косую ухмылку – и не жди, мол, – и первым полез по лестнице во двор. Когда следом спустился Глеб, из дома как раз вышел Макусин. Пожелали друг другу доброго утра, умылись по очереди из жестяного рукомойника, висящего на столбике подле крыльца, затем хозяин зачерпнул из стоявшей рядом кадки плавающим в ней деревянным ковшиком воды, осушил его в несколько мощных глотков – сказывались, видимо, все же последствия вчерашней браги – и протянул ковш Глебу. Тот помотал головой, побрезговал пить невесть какую воду – дождевая, поди, застоялая, да и кто знает, кто и чем в эту бочку лазил… Макусин положил ковшик в кадку и позвал гостей к столу:
– Сейчас Маня со скотиной управится, чаю принесет да молочка козьего. С чаем-то ску-у-уусно!..
Глеб, невольно вспомнив вкус молока, но не сумев извлечь из памяти моменты, когда и где он его пробовал, подумал, что оно вкусно и само по себе, безо всякого чая. Но коза – не корова, если поить гостей «чистым» молоком, то хозяевам самим не достанется. А в чай добавить, побелить его, как тут говорят, – это что, это можно.
