Фундаментали: мировые линии способны сплетаться в более крупные фундаментали. Снисходящая иерархия: компонентные линии, которые можно поднять до уровня фундаментален за счет наблюдений; а еще ниже — гармоники и полигармоники, не доступные для обсерваций при нормальных условиях, однако восстающие на поверхность в распадающемся мультиверсуме. Обычно доступ к гармоникам и полигармоникам возможен в медитативном, имажинальном или сновиденческом состоянии, хотя они крайне редко поднимаются до уровня, позволяющего абсорбировать нашу фундаментальную прогресс-линию.
И все же они действуют. Заполняют собой сум-бегунки. Всеми историями, всеми вещами.
Фундаментальные Наблюдатели возникают на раннем этапе мультиверсума в целях фиксации и закрепления наиболее эффективных результатов истории, аккумулированной в сум-бегунках, а также для рафинирования самораспространяющейся природы мультиверсума и эпигенеза логической простоты.
Они в своем роде «разумны», хоть и бессознательны, но поскольку не способны творить — а лишь подтверждать и рафинировать, — их нельзя считать богами.
Фундаментальные Наблюдатели типа Мнемози…
Его мысли вдруг словно перелились через край, хлынув в кратерное поле физической муки и возбуждения. Даниэль выронил карандаш и принялся колотить кулаком по полу, пока боль не унялась. Он пытался вспомнить имя, что-то такое, имеющее отношение к памяти… Нет, это не божество.
Муза.
Корявыми пальцами он поднял карандаш и заставил непослушную руку нацарапать еще несколько строчек, пока они окончательно не поблекли в памяти.
Суммация истории.
Линии, струны, жилы, канаты, фундаментали…
Фатумы.
Все возможные пути, которым может следовать элементарная частица — или человек, — бесконечно множественные, рассеянные по всем пространствам и временам, слабые в точках невероятности, прочные на вероятных участках — все они, в конце концов, схлопываются в один-единственный энергоэффективный путь, в наиболее ресурсообеспеченную и упрощенную мировую линию.
Но это уже не так. Эффективность шиворот-навыворот.
Правила сломаны.
Он отвел взгляд от листа. Нижняя губа стала вялой, челюсть безвольно отвисла, несмотря на все его нежелание выставлять напоказ гнилые зубы. Даниэль уже не понимал, что пишет. Надо торопиться.
Необходимо отыскать более удачную прядь, некое место, где Грейнджер ведет более крепкое, здоровое существование. Несколько дней кряду Даниэль даже не думал о такой попытке, пытаясь укрыться от этой мысли за баррикадой из призрачных воспоминаний о бесконечных утратах и ужасах. Он смутно отдавал себе отчет в том, что же выбило его из собственного «я» в первую очередь, — что вышвырнуло его покалеченной чайкой из урагана.
Сумрак опустился на Сорок пятую улицу. Даниэль ковылял на запад, в бледнеющий закат, направляясь к истокам длинных теней. Нещадно кружилась голова. До изнеможения обследовав все книжные магазины в этом квартале, он мерил шагами тротуар у входа в последний — с пыльной и неприбранной витриной.
Подгоняемый очередным болевым позывом в кишках, он переступил порог — звякнул колокольчик, подвешенный к дверной створке.
Хозяйка магазинчика, миниатюрная полная старушка с круглым личиком и венцом седых волос — походившая на игрушечную бабушку, сделанную из вяленых, сморщенных яблок, — вышла из-за высокой — до пояса — стеклянной конторки, давая понять, что не спит, а зорко присматривает за хозяйством. Второй обитатель книжной лавки — оранжевый, толстый кот, лежавший возле кассового аппарата, — вскинул морду и встал, потягиваясь.
Кошачье лежбище находилось на краю конторки, в витрине которой ценные издания — во всяком случае, более ценные, нежели томики романтических историй с потрескавшимися корешками и бестселлеры, составлявшие основную массу подержанных книг заведения, — были выставлены с горделивой претенциозностью: путешествия Ричарда Халлибертона, коллекция детективов Нэнси Дрю в суперобложках, старая оксфордская Библия, переплетенная в обшарпанную кожу…
Взгляд Даниэля медленно скользнул к последнему томику на витрине, подпиравшему соседей у правого края полки: толстая, потрепанная книга в бумажной обложке. И название, и имя автора, нанесенные поблекшими красными буквами, почти невозможно было разобрать, но он прищурился и прочел: «Криптиды и их открыватели». Дэвид Бандль.
Он сделал глубокий вздох и закрыл глаза. Сквозь опущенные веки книга чуть ли не сияла — подобно вороху раскаленных углей. Склонившись над конторкой, он постучал грязным пальцем по стеклу.
— Сколько вы хотите вот за эту?
— Я не привыкла торговаться, — ответила яблочная бабушка, не скрывая подозрения. — Деньги-то есть?
Да, деньги у него были — девять долларов, заработанные многочасовым стоянием у дороги, пока спинные мускулы не набухли, пока не вздулись желваки в онемевших ногах, а голова не превратилась в глину. Даже дыхание — и то, кажется, отдавало автомобильным выхлопом.
— Кое-что. Надеюсь, она не очень дорогая?
— Это первое издание, — заявила яблочная бабушка, сверкнув синими искрами кремнистых зрачков.
— Так сколько? — настойчиво спросил Даниэль.
— У вас наверняка не хватит.
— И все же… Посмотрите, пожалуйста. Прошу вас…
Хозяйка сморщила нос, раздраженно дернула плечом, сняла кружевную шаль с плеч и, отложив ее в сторону, отодвинула заднее стекло витрины. Наклонившись с выразительным вздохом, она вытащила книгу и выпрямилась, прижимая томик к груди.
Никогда еще Даниэль не видел столь толстого Бандля. Один лишь белесый срез фотографических вклеек был толщиной с палец.
Задрав на лоб очки, старушка отвернула обложку узловатыми, сухими пальцами.
— Пятнадцать долларов, — сказала она.
— У меня есть девять. Я дам вам девять.
— Вам уже сказали: я не торгуюсь, — напомнила она с презрительным фырканьем.
Даниэль попытался изобразить извиняющуюся, тонкогубую улыбку.
— Обложка совсем запылилась. Похоже, лежит здесь очень долго.
Она прищурилась на дату, выписанную карандашом под ценой. Что-то в ней уступило — надменная поза стала чуть менее жесткой.
— Вы серьезно ее хотите?
Он кивнул.
— Еще в детстве зачитывался. Ностальгия по лучшим временам.
— Эта книга находилась у меня на витрине ровно три года, день в день, — сказала она. — Да, запылилась, но другого такого экземпляра мне не встречалось. Вам ее отдам за пятнадцать.
— У меня только девять, — тихо промолвил Даниэль. — Клянусь.
Она откинулась чуть назад. Глаза насмешливо сузились до щелей, как у поросенка.
— Это вы стоите, попрошайничаете возле дороги? Так?
