Не обращая никакого внимания на Джо-Джима, он со снайперской точностью высмотрел Джека.
— Отвали, Сепулькарий, — сказал тот, сжав кулаки.
Джо-Джим отвернулся и ушел в себя.
Сепулькарий впился в Джека иглами зрачков — изголодавшихся, но не по еде.
— Как поживает твой отец, Джереми? — спросил он гулким басом, походившим на рев быка в пещере.
— Все еще мертв, — процедил Джек. Имя он сменил годы назад — и все об этом знали.
— Я забыл, — сказал Сепулькарий. — Всегда есть смысл забывать неприятное. И вдруг — я увидел тебя, и оно вернулось обратно.
Сепулькарий никогда не производил впечатления артиста популярного или хорошо зарабатывающего. Среди цирковых бродили слухи, что он на самом деле богатый эксцентрик со скверно проработанным номером, в котором полагалось часами неподвижно стоять на углу улицы и провожать глазами пешеходов — время от времени насвистывая им вслед похоронный марш.
Что поделать: от кое-каких баскеров-неудачников — при всем добродушном в общем-то характере профессии — у людей и впрямь ползли мурашки.
В действительности Сепулькария звали Натан Зильберштейн.
— Я работал с твоим отцом, Джек, — продолжал он.
Верно. Лет пятнадцать тому назад Зильберштейн действительно составлял с отцом Джека комедийный дуэт.
— Помню. — Джек повернулся было, чтобы попрощаться с Джо-Джимом, но Сепулькарий больно впился в его плечо цепкими, костлявыми пальцами.
— Я не хотел сюда идти, — прохрипел человек-скелет. Он втянул щеки и сдвинул вымазанные белилами брови. — Они меня ненавидят.
— С чего бы это? — дернул плечом Джек.
— Но ты, юный сын старого друга, ты владеешь тем, что мне нужно!
Джек перевел взгляд ниже.
— Отпусти, или я сломаю тебе руку.
Сепулькарий повиновался, но так и остался стоять, разведя указательный и большой пальцы дюйма на три.
— Вот такого размера. Темный, в оспинах, блестящий. Опаленный временем. Кривой черный камень с красным глазком. Они хотят, чтобы я его нашел.
Скрипя зубами, Джек смерил мужчину взглядом.
— Долг платежом красен, — добавил Сепулькарий. — Я знаю, камень у тебя.
Джек помотал головой.
— Не видел я его, Натан.
И это в каком-то смысле была правда. Его отец и Зильберштейн рассорились по истечении нескольких месяцев совместной работы, несмотря на неплохие сборы в мелких комедийных театрах на Среднем Западе. В ту пору Зильберштейн был иным, хотя и тогда уже не нравился Джеку.
— Этот камень… — Сепулькарий, похоже, не мог закончить мысль.
Джек знал, что надо уходить, иначе начнется такое… Словом, он попрощался с Джо-Джимом, а затем, стараясь держаться подальше от назойливого старика, быстро зашагал к велосипеду.
Сепулькарий смотрел ему вслед — Джек чувствовал на себе потерянный, обвиняющий взгляд, который иголками впивался в шею.
— Это мой камень, Джек! А твой отец его украл! Всю мне жизнь разрушил!
Начали собираться другие артисты. Медленно, настойчиво, они окружили Сепулькария, перешептываясь, подталкивая, негромко побуждая его уйти с глаз долой.
Джек крутил педали курсом на юг.
Пропал вечер.
Джинни брела в счастливом изумлении. Ей всегда нравился цирк, уличные представления, фокусники — всегда мечталось о празднике в день рождения, на какой-нибудь широкой лужайке, с потешными огнями, менестрелями, танцующими собачками и жонглерами — так что сейчас она почти могла притвориться перед собой: дескать, вот она я! здесь, под звездами! вот он, мой волшебный миг!
Вот она я, наконец-то счастливая и цельная…
И тут ей на глаза попался невысокий молодой человек, кативший на велосипеде по асфальтовой дорожке и кидавший взгляды через плечо. Худощавый, но жилистый; мускулистые руки хорошо видны благодаря полосатой футболке; вьющиеся черные волосы; глаза цепкие, ничуть не пугливые, а просто настороженные.
Девушка замерла. По рукам побежала дрожь. Потянуло броситься за ним, спросить, кто он такой — но юноша внезапно привстал на педалях и поднажал, оставив за спиной длинную шеренгу тентов, импровизированных цирковых арен и натянутый поперек улицы транспарант, которым начинался LE BOULEVARD DU CRIME.
Она знала его.
Они никогда не встречались.
Джинни кинулась следом, крича: «Стой! Подожди!»
Велосипедист не остановился. Он исчез в фонарном свете и тенях ночной улицы, под южным, исколотым звездами небом.
ГЛАВА 20
КВАРТАЛ КОРОЛЕВЫ АННЫ
Берк, сосед Джека, еще не вернулся. А жаль: после нежданной встречи с Сепулькарием компания бы не помешала — и по возможности не крысиная. С улицы, через открытое окно, доносились крики чаек, обсуждавших надвигающийся шторм.
Погода портилась.
В желудке свинцовым комом лежал жареный цыпленок, наскоро проглоченный под стакан красного вина. Джек машинально поднес ладонь ко рту, пряча отрыжку, которая все же отказалась выходить на свет, затем полез в карман за газетным объявлением. Развернув и разгладив клочок бумаги, он вновь и вновь перечитывал незамысловатый текст, теряясь в догадках, что теперь делать. Кому верить.
Куда бы он ни шел, везде накатывало неприятное чувство, будто за ним шпионят. Кому-то — всем поголовно — казалось, что он особенный. Джеку не хотелось быть особенным. Ему хотелось продолжать ту жизнь, которую он вел уже много лет, и в первую очередь после смерти отца.
После похорон. После того, как среди родительских вещей нашелся ящичек, в котором время от времени появлялся опаленный, странной формы камень с красным глазком — а иногда ящичек был пустым.
Больница «Харборвью». Врачи. Иглы. Моя жизнь в чужих руках.
Возле стены в его комнате свернутым валиком лежал тюфяк. Впереди ждала беспокойная ночь. В последнее время почти все его ночи были беспокойными. Он развернул тонкий блин и улегся.
— Не вполне город, — пробормотал он в темноту. — Скорее, убежище. Крепость. Последнее величайшее место на земле.
В клетке перекатился на бок крысенок. Глазки закрыты, передняя лапка подергивается.
— И я бы не стал называть это сном.
Нахмурив брови, он принялся мысленно изучать телефонный номер. Это лучше, чем визит к врачу — если только в объявлении имелся смысл, а на это, разумеется, рассчитывать нечего. Нет, тут все неверно. В корне. Не сон и не город — и что там такое насчет конца времен?
Мысль о том, чтобы набрать этот номер, причиняла головную боль.
Одна вещь ясна. Время свободы, время увиливания от важных решений подходило к концу. В качестве подспорья при поисках лучшего варианта судьбы он мог бы, скажем, сосредоточиться на западном углу комнаты, где потолок сходится со стенами. Прямые линии, внезапно переламывающиеся, натянутые… можно вообразить витой канат, уходящий в бесконечность или, по крайней мере, на громадное расстояние, подрагивающий, словно живой, поющий ему свою песнь — да он потратил бы дни, недели, пытаясь развязать узлы, возникшие за то время, пока его носил ветер злоключений…
