— Из Мальрегарда мы наблюдали, как группа твоих соплеменников пересекла границу реальности — в нарушение городского устава. Похоже, они были решительно настроены потеряться в Хаосе. Никто из них не вернулся. Не является ли твой доклад признанием фиаско?
Гентун тщательно взвесил слова:
— Эти люди по самой своей природе были глубоко чувствующими и настойчивыми. Смиренно склоняясь перед Эйдолонами, дальнейшие умозаключения я покорнейше оставляю на ваше усмотрение… и жду решения от Библиотекаря, если он соблаговолит… непосредственно…
Очередная долгая пауза.
Серый луч Свидетеля вновь обмахнул залу, высветив матрицу внутренних процессов ангелина: тончайшую, изощренную структуру, сетку драгоценных, сапфироподобных самоцветов ноотической материи. Ангелин осциллировал перед глазами Хранителя. Губы его не двигались, лишь окружавший пузырь холода мерцал в такт словам.
— Распорядись, чтобы затронутый такими сновидениями индивидуум сопроводил тебя в Разбитую Башню.
— Когда?
— Тебе сообщат.
Гентуна окатила волна гневного разочарования.
— Вы понимаете, что такое срочность?
— Не вполне, — ответствовал ангелин. — Ты можешь либо остаться здесь и изложить мне эту концепцию, либо исполнить переданные тебе распоряжения. Через семьдесят пять лет состоится интервью с Библиотекарем. Такая срочность тебя устраивает?
— Что ж… — вздохнул Гентун.
— Да снизойдет на тебя мир и пермутация. Хранитель.
Ангелин метнулся в глубь залы, оставив за собой след из серебристых векторов, которые тут же сложились друг с другом и растаяли. Было время, когда векторный след ангелина завораживал своей зрелищностью. Нынче же он казался бледным, чуть ли не скалярным.
Упрощенные уравнения судеб, коллапсирующие графы.
Гентун подхватил полы плаща и покинул Мальрегард. Он так и не ответил на вопрос ангелина о сновидениях, поскольку искренне надеялся оставить как можно больше в тайне, чтобы раскрыть все позднее — центральному сознанию самого Библиотекаря. Как бы то ни было, уровень оптимизма Хранителя в отношении всего этого предприятия никогда не был высоким.
Конец истории, всего, что было человеческим и ценным… погружение в злокачественное безумие Хаоса, который веками вздымался над ними… Похоже, что время пришло.
Похоже, что по истечении сотни триллионов лет Кальпа потеряла всякую надежду на спасение.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕРМУТАТОРЫ СУДЕБ
ДЕСЯТЬ НУЛЕЙ
ГЛАВА 1
СИЭТЛ
Город был молод. Невероятно молод.
Луна резко очерченным, молочно-голубым диском висела над одеялом из мягких серых облаков, а если посмотреть на восток, то там, над холмами, где вскоре взойдет солнце, виднелось сияние, желтое и неподдельное, как настоящее деревенское масло.
Город встречал новый день холодной росой. Она выпала на молодую, зеленую травку, дорожками стекала по оконным стеклам, крошечным бисером усыпала поручни, стылые под легкими пальцами ветра.
Просыпаясь с восходом, никто из жителей не догадывался, сколь юным он был, этот город, юным и свежим. Повседневная суета планов и житейских невзгод шорами застила глаза, и только запах чего-то иного, незнакомого, заставил бы почуять, вдохнуть благословенную, бодрящую новизну.
Каждый занимался своими делами.
День перешел в сумерки.
И никто не заметил разницы.
Не увидел намека на некую потерю.
Джинни едва не вскрикнула от ужаса: показалось, будто в широком боковом зеркале муниципального автобуса отразился старенький серый «мерседес», замерший позади, на расстоянии двух корпусов машины, блокируя движение на соседней полосе. Тонировка, трещина в лобовом стекле — все знакомые признаки налицо.
Это они… мужчина с серебряным долларом и женщина с пламенем в ладонях.
Распахнулась передняя дверь автобуса, но Джинни отступила поглубже в салон. Все мысли о том, чтобы сойти пораньше, не торопясь прошагать пару-другую кварталов, разминая ноги и обдумывая ситуацию, — все эти планы исчезли.
Женщина-водитель (пышная негритянка, светло-карие радужки в окружении белков цвета слоновой кости, темно-красная губная помада, бриллиантики в резцах… легкий аромат духов «Мой грех» даже в конце рабочего дня) пристально взглянула на пассажирку.
— Милочка, вас кто-то преследует? Вызвать полицию? — Длинным перламутровым ногтем она многозначительно постучала по кнопке экстренной радиосвязи.
Девушка помотала головой.
— Не поможет. Да это так, ничего.
Негритянка вздохнула, закрыла дверь, и автобус тронулся дальше. Джинни вернулась на место и поставила рюкзачок на колени — она скучала по весу своей шкатулки, но сейчас, по крайней мере, та была в безопасности.
Джинни поглядела в заднее окно автобуса. «Мерседес» приотстал, еще чуть помедлил, затем свернул в переулок.
Здоровой рукой девушка ощупала застегнутый на «молнию» боковой кармашек рюкзака, проверяя, на месте ли схема. В травмпункте грязные бинты сняли с кисти, и доктор потратила добрых полчаса на осторожную обработку ожогов, инъекцию приличной дозы антибиотика и слишком много вопросов.
Джинни закрыла глаза. Время от времени ее задевали сновавшие мимо пассажиры, с мягким резиновым шелестом распахивались передняя и средняя двери, томно вздыхал сжатый воздух в тормозных шлангах…
Именно доктор рассказала ей про эксцентричного, но безобидного старичка, одиноко жившего на каком-то забитом книгами складе. Старичку требовался помощник. Или помощница. Может быть, даже на длительное время. Жилье и питание предоставляются. Место надежное, никаких проблем. Впрочем, доктор не стала просить верить ей на слово, а просто распечатала схему проезда.
Джинни решилась последовать совету. Девушка достала и развернула лист. Еще несколько остановок до конца Первой авеню, и далее на юг от двух громадных стадионов. Смеркалось: вот-вот наступит восемь.
Прежде чем сесть в автобус — прежде чем увидеть серый «мерседес» или просто стать жертвой собственного воображения, — в квартале от клиники Джинни нашла открытый ломбард. Там, уподобившись Квикегу, пытающемуся сбыть сушеную голову, она заложила свою шкатулку с библиотечным камнем.
Так называла этот камень матушка. Отец, впрочем, именовал его «сум-бегунок». Ни то ни другое название многого не проясняли. Сам же камень — изогнутый, обугленный, невесть на что годный кусок породы в обшитом свинцом ящичке длиной пару дюймов, — считался единственной ценностью, сохранившейся в их бродяжнической семье. Родители не говорили, каким судьбами или когда им достался этот камень. Вероятно, они сами не знали, а может, не могли вспомнить.
