Здесь, на родильных площадках, устроенных в виде противовращающихся сфер, золотое сияние было особенно ярким. Кружевные спин-литники, как ветви ожившего, сумасшедшего кустарника, рассекали пространство серебряными вектор-дугами, жужжащими рукавами и ответвлениями окружая и рафинируя дюжину младенцев-полуфабрикатов, орудуя столь проворно и стремительно, что Гентун на самой высокой частоте восприятия не мог уловить их действий.
Последняя по счету Формовщица города Кальпы, хозяйка натальной алхимии креш-яслей, стояла на всех шести ногах у одной из родильных площадок. При виде Гентуна из глянцевого великолепия темных, окутанных силовыми полями инструментальных рук вынырнула небольшая голова. Варны Формовщиц и Ремонтников давным-давно и радикально разошлись по своему внешнему облику. Она молчаливо признала присутствие Хранителя и вернулась к импринтингу раннего слоя ментальных свойств — дрожащий комочек, покрытый тонкой белой шерсткой, жмурился изо всех сил, а его крошечные губы беспрестанно шевелились, будто он был готов проснуться при первом шепоте и распахнуть большие, выразительные глаза.
Формовщица отложила в сторону тюнинговый набор и присоединилась к Хранителю в обходе пристроенного крыла для прототипов.
— Не знаю, что еще можно сделать, — посетовала она, проскальзывая вслед за Гентуном между историческими стеллажами, где в гибернационных ложементах хранились вторичные предложения-прототипы населения Ярусов — отрезвляющий музей слишком далеко зашедших разработок, фатальных колебаний и просто заблуждений. Гентун и сам, помнится, допустил немало существенных просчетов на начальных этапах своей карьеры.
Он передал последние записи-наблюдения Формовщице, и та тут же пробежала их несколькими из своих многочисленных глаз.
— Ни указаний, ни приказов… — пожаловалась она. — Мне что, самой решать, как модернизирующие штрихи вносить — если это вообще можно назвать модернизацией — по собственной прихоти? Мы и так уже наделили некоторые экземпляры репродуктивными способностями — причем вне моего контроля. Это само по себе опасно, хотя и повышает их восприимчивость. Стоит только увеличить сенситивность, как они от малейшего ветерка примутся впадать в истерику — и погибнут от психологического стресса. А если сделать их поумнее, то они начнут вымирать от скуки.
Она издала зудящий звук, свидетельствующий о крайнем раздражении.
— Все эти так называемые книги с огромной натяжкой можно назвать увлекательными.
Гентун машинально коснулся единственной книги сквозь ткань своего кошеля.
— Ничего, они достаточно сообразительны, — сказал он. — Кстати, Библиотекарь пожелал осмотреть наш самый необычный экземпляр.
Он спроецировал ментальное изображение юноши, словно ощетинившегося агрессивными порывами.
— В первый раз он привлек мое внимание во время спортивных игр на лугах. Более того, как-то раз и я вроде бы привлек его внимание, когда проходил мимо. Он обернулся и посмотрел в мою сторону, словно видел воочию.
Формовщица вытянула две руки вперед, ухватила изображение, раскрутила юлой и пустила плыть по воздуху. Через несколько секунд образ юноши рассосался и пропал. Хозяйка яслей питала особую неприязнь ко всему нематериальному.
— Да, его зовут Джебрасси. Я его помню: вложила в него чуть больше пылкости, чем обычно. Он прирожденный пилигрим — вскоре присоединится к одной из ваших суицидальных групп, помяните мое слово.
— Репродуцируемость?
— Он один из новеньких, даст еще неизученную линию, если, конечно, какая-то из фертильных самок решит его выбрать — в чем я сомневаюсь… Вы знаете, он звучал как колокол — словно еще на родильной площадке что-то к нему приблизилось, забрало его внутренний голос, изменило… Сильный сновидец, подозреваю я. Его сородичи зовут это блужданием — пустые глаза, оцепенелый вид, ночные кошмары. Сильно раздражает остальных соплеменников.
Она бросила на Гентуна трехкратный косой взгляд средних глаз — обвиняющих, ироничных, нетерпеливых.
— А вы блуждаете, друг мой Гентун?
Он счел ниже своего достоинства отвечать на столь абсурдный вопрос.
— Гипотетически этот экземпляр подойдет. Я переговорю с Грейн, мы что-нибудь организуем…
— Грейн?! Она еще жива?.. М-да, вот это была работенка… Одна из моих лучших поделок… такая заводная, все ей нипочем…
— Сейчас они называют ее самма, лидер группы пилигримов.
— И такая хорошенькая в юности… Позор на нас всех: отсылать ее миленьких детишек в эту страшную пустыню… Как хотите. Хранитель, но здесь я своей работой гордиться не могу.
— Ваши таланты больше никем не востребованы.
С этим не поспоришь. Формовщица кивнула.
— Надеюсь, Библиотекарь будет доволен. Эти экземпляры отзываются на малейшие колебания в линиях. Пока Эйдолоны заняты бесконечными циклами развлечений, тщась игнорировать очевидное — у нас, низкородных плебеев, питомцы научились реагировать на нечто такое, чему и объяснения не подобрать… хотя я и пытаюсь. Может быть, это прошлое? извивающееся, стягивающееся узлами, агонизирующее прошлое?.. Что вы на это скажете, Хранитель? Я права?
Гентун и тут не ответил. Они оба знали, что это правдоподобно — вплоть до объяснения самого существования Ярусов.
— И все же поколения увядают с каждым новым пробуждением — а Хаос нетерпелив, как и прежде, — мрачно добавила она. — Сколько еще нужно времени, чтобы Библиотекарь обратил внимание?
— Скоро, — кратко ответствовал он.
— Вашим Эйдолонам ничем не угодишь. Всю дорогу это знала. Если Библиотекарь и сейчас не соизволит…
Формовщица быстрее мысли сунула руку в кошель Гентуна и извлекла оттуда зеленую книгу, едва не раздавив ее крепчайшими пальцами.
— Антикварная безделушка, милая вашему сердцу… Ведь вы стащили ее у своей любимой саммы, — попеняла она Хранителю.
— У ее предшественницы, если точнее.
— Просвещает?
— Она написана на людотексте. Меняется всякий раз, как я ее читаю… так что, полагаю, она не для наших глаз.
— Тогда к чему с ней так носиться?
— Любопытство. Чувство вины. — Гентун поежился от неловкости: он позволил себе юмор в стиле Ремонтников. — А разве вам не любопытно знать, что припас для них Библиотекарь?
Формовщица фыркнула.
— Можем начать заново. Внести добавочные усовершенствования. — Похоже, она не желала забросить свой труд, несмотря на то что его результаты… или его жестокая неизбежность пытались отучить ее от привязанности к собственным творениям. — Вы как полагаете, сколько у нас осталось? Несколько тысячелетий?
— Сомневаюсь, — сказал Гентун.
Он знаком попросил вернуть книгу. Формовщица неохотно повиновалась, оставив на обложке вмятины от пальцев. Медленно, обиженно, книга начала себя залечивать.
