Волкова принесла чай. Зарубин не ошибся, поднос был из
белого металла, равно как и посуда – чайник, сахарница, вазочка с печеньем.
Только чашки оказались фарфоровыми. И вообще, не чашки, а пиалы. Волкова
поставила поднос на овальный низкий столик, потом нагнулась, что-то покрутила,
и столик поднялся до привычной высоты обеденного стола.
– Никогда не понимала этой моды пить и есть за
журнальными столиками, – с улыбкой пояснила она, заметив удивление
Зарубина. – Это же страшно неудобно. Причем неудобно всем без исключения,
но все это делают, потому что вроде как принято.
С этим Зарубин был в принципе согласен. Действительно,
неудобно, пока донесешь до рта чашку, доверху наполненную горячим чаем или
кофе, есть риск пролить все на колени, которые никуда не спрячешь. И руки
опереть не обо что. За высоким столом куда как надежнее.
Зеленый чай показался ему невкусным, как и в предыдущие
разы, когда Сергею приходилось его пить, и он сразу же пожалел, что не попросил
кофе или сок. И как люди могут его пить, да еще в немалых количествах, целыми
чайниками выдувают!
Волкова села напротив него, и только тут Сергей обратил
внимание на то, что и кресло, в котором он сидел, не было низким, иначе ему с
его микроскопическим росточком пришлось бы совсем кисло. Надо же, как все
продумано!
– Я вас внимательно слушаю, – сказала Волкова,
делая первый глоточек из пиалы.
Она сидела, держа спину очень прямо, доброжелательно
улыбалась. Сергей отметил, что на ней не было никаких украшений – ни сережек в
ушах, ни колец на изящных длинных пальцах, ни даже тонюсенькой цепочки на шее.
– Анита Станиславовна, вы давно знаете Островского? –
начал он.
– Примерно год. Нас Антон познакомил.
– А Халипову?
– Столько же.
– Как вам показалось, их отношения были стабильными?
– О, – она легко рассмеялась и осторожно поставила
пиалу на стол, – до тех пор, пока Юля хотела сниматься, она никуда не
делась бы от Кости. Другое дело, если бы нашелся режиссер-камикадзе, который
решил бы ее снимать. Но нынешние режиссеры, знаете ли, люди прагматичные,
самоубийц среди них нет. Деньги, которые дают на съемку, надо отбить, то есть
фильм должен быть не только закончен, но и хорошо продан в прокат. Никто
сегодня не станет рисковать и брать ненадежного актера. Если, например, актер в
разгар съемочного процесса уходит в запой и срывает график, никто не станет
ждать, пока он придет в себя.
– А как же тогда? – удивленно спросил
Сергей. – Ведь его уже взяли и уже часть фильма сняли.
– Переписывают на ходу сценарий, чтобы убрать эту
фигуру из фильма. Приглашают дублера, которого снимают со спины или сбоку, но
так, чтобы лица не было видно. Или вводят в сценарий катастрофу, в которой
персонаж если не погибает, то потом лежит весь в гипсе и бинтах, только глаза
видны. Вариантов много. Но ждать, я повторяю, никто сегодня не будет. А уж с
Юлей-то все было предельно просто. Если речь идет о возможном пьянстве, то
режиссер еще готов рискнуть, потому что актер может и не сорваться и нормально
доработать до конца. А уж если речь идет о характере, о нарушениях дисциплины,
об опозданиях и внезапных отказах, то и говорить не о чем. Кино – это в первую
очередь плановое производство, а только потом искусство, а на производстве
нарушителей дисциплины не жалуют.
– Значит, Халипова не собиралась бросать Островского?
– Нет, конечно, у нее и в мыслях этого не было.
– А если не бросать, но изменять направо и налево? Или
хотя бы просто налево?
– Это вполне могло быть. Вполне, – задумчиво
повторила Волкова. – Юля была падкой на мужиков. Вернее, не так, я неточно
выразилась. Сами по себе самцы были ей не нужны, она не была нимфоманкой,
насколько я знаю. Ей нужно было подтверждение того, что она любого может
поставить на колени и заставить умирать от любви. Она заигрывала со всеми, кто
попадался на ее пути, соглашалась на свидания, ложилась с поклонниками в
постель, чтобы уж совсем сделать из них рабов, и на этом все заканчивалось. Она
мужчин коллекционировала, вот так будет точнее. Особенно интересно ей было
завоевать мужчину, у которого уже есть яркая женщина, чтобы почувствовать, что
вот и такую соперницу она тоже победила. Вы, наверное, не знаете, но у
Островского до Юли в любовницах ходила сама Меркурьева. Представляете, как Юля
радовалась, что сумела увести его от такой женщины!
Сама Меркурьева! Надо же… Первая красавица российского
экрана, ставшая звездой еще лет десять назад и до сих пор сияющая на
кинематографическом небосклоне, причем с каждым годом все ярче! Ай да Юленька,
ай да девочка.
Ну что ж, тема развивается по плану, пора переходить к
прямым вопросам.
– Но если так, – осторожно начал Зарубин, как
будто лед на реке ногой пробовал – выдержит ли, – то у Халиповой должен
был быть мощный стимул завоевать и Антона Кричевца. Я бы не хотел показаться
вам банальным и пошлым, но соперничество с вами сделало бы честь любой женщине.
Во как! Он эту фразу составлял, наверное, минут двадцать,
все мучился, подбирал слова, чтобы в них и комплимент содержался, и восхищение,
и преклонение и в то же время чтобы сама фраза оказалась бы неловкой и
нечеткой, словно спонтанной, с ходу выговоренной. Кажется, ему удалось создать
нужное впечатление, потому что Волкова благодарно улыбнулась.
– Спасибо, Сергей Кузьмич, я давно не слышала таких
изысканных комплиментов. Да, вы правы, Юля кокетничала с Антоном, это понимал и
он сам, и видели мы с Костей. Ну и что? Пусть девочка развлекается, мне в этой
ситуации ничто не угрожало.
– Почему? Вы так уверены в Антоне?
– Нет, я просто знаю жизнь. Если люди, не состоящие в
браке, не расходятся в течение долгих лет, хотя их не удерживают ни штампы в
паспортах, ни дети, ни совместное имущество, это что-нибудь да значит, как вы
считаете? Чтобы такие отношения распались, нужно что-то очень, очень серьезное,
а не такая чепуха, как наша Юля.
– Вы хотите сказать, что давно знакомы с Кричевцом?
– Лет пятнадцать. Да, верно, пятнадцать лет. Когда мы
познакомились, я уже была разведена, а он вообще никогда не был женат. Мы оба
были свободны в выборе других партнеров, но тем не менее за эти годы ничто и
никто между нами не встал. Так что делайте выводы.
– Вы не расстались, но и не поженились, –
полувопросительно заметил Зарубин. – Можно спросить, почему?
– Не видели в этом необходимости, – коротко и чуть
суховато ответила Волкова. – Если бы я забеременела, то все, разумеется,
было бы иначе. А так – зачем?
Ладно, мотив ревности со своей стороны Волкова, таким
образом, отрицает. Неизвестно, правда это или нет, она баба умная, ведет себя
правильно, и прежде чем доверять ее словам, нужно еще много чего проверить. А
если она лжет, то сейчас надо сменить тему, сделав вид, что удовлетворился ее
ответами и больше в этом направлении копать неинтересно.
