Фальк заморгал, стряхивая капли холодного дождя. Улыбка. Хотя он видел ее под каким-то странным углом, определенно это была фирменная «Счастливая Улыбка Берри». Она уже полиняла от непогоды, местами отслаивалась, но, положительно, это было старое доброе фирменное изображение астронавта, а не то дерьмо, тупой Рустер-Бустер, которого «ПроФуд» сделала лет пятнадцать назад частью своей политики создания нового облика. На фига вообще такое делать? Билл Берри, с его серебряным ретроскафандром, с его чернично-фиолетовой кожей и гигантской задорной улыбкой, да еще и с мультяшным блеском, — вот кто являлся настоящим героем. Логотип с астронавтом был классическим элементом коммерческого дизайна. Ничего общего с Бустером-Рустером.
Улыбка над ним разрасталась и достигла уже трех метров длиной. Кусок полотна, вырезанный из старой рекламы и теперь вставленный вместо оконного стекла. Другие окна тоже были заделаны чем попало — кусками старых щитов для афиш и объявлений и даже тонкими металлическими листами от контейнеров, немного погнутыми и покрытыми пятнами ржавчины. Они вздрагивали под ударами сильного ветра на вершине холма. Рамы тихонько поскрипывали. Капли мелкого дождя оставались на их слегка наклонных поверхностях.
Низкое небо было затянуто белесыми тучами, похожими на пену из огнетушителя. Он лежал на спине в грязи. Бедро болело, и голова тоже. Он насквозь промок и замерз. Вдали, за воем ветра и шелестом дождя, он слышал глухую пульсацию крутившихся ветряков.
Кроме того, он слышал и голоса.
Он изо всех сил тянулся, прислушиваясь. Но ему даже не удалось пошевелить шеей, чтобы приподнять голову. Он чувствовал себя попавшимся в ловушку, как в приступе клаустрофобии. Такое же ощущение он испытал, когда его только-только внедрили в качестве бессильного пассажира в рядового первого класса Нестора Блума. Он был парализован. Он был воткнут в тело, которое не повиновалось его командам, независимо от того, насколько сильно он желал их исполнения. И теперь Блум не мог нести их обоих.
Фальк запаниковал. Он попытался взять себя в руки, но ничего не получилось. Он словно застрял в лифте, начиненном порохом. Запал уже горел, разгораясь все жарче, и ярче, и сильнее, а ему было никак не выбраться, чтобы убежать, и взрыв вместе с лифтом уничтожит и его.
Он издал звук. Он чувствовал, как дождевые капли, словно иглами, колют его губы. Ему удалось выдавить какой-то звук — то ли стон, то ли бормотание. Память унесла его обратно в Кэмп-Ласки, и он опять вглядывался в незнакомое лицо Блума — отражение в зеркале туалета, пока Блум представлялся ему. Ощущение полного паралича сводило его с ума, и, чтобы избавиться от этого чувства, он пытался сделать хоть что-то, все равно что. Тогда он издал звук — прочистил горло, но на долю секунды ему удалось вырвать у Блума контроль над телом. И Блуму это совсем не понравилось. При каждом удобном случае он принимался отбирать у Фалька бразды правления. Кишка у тебя тонка, солдатик. Где ты сейчас? Почему бросил меня лежать здесь под дождем, скованным твоим мертвым телом, когда…
Девушка. Таинственная девушка с разбитой головой и любопытным отсутствием эмоций. Она застрелила его. Она застрелила Блума, хотя итог тот же. Фальк помнил кольт в ее руке, движение, как при замедленной съемке, щелк-щелк, яркая вспышка при выстреле.
Он не чувствовал, как пули попали в него. Только темнота, пока не начал улыбаться Билл Берри. Вот дерьмо, покинутый в этой темноте, запертый в теле Блума, потерявшего сознание, он слепо бродил в чужих воспоминаниях. Точнее, в воспоминании, как мальчиком он потерялся и его спас парень за прилавком «ПроФуд». Возможно, оно сработало подсознательно, благодаря старому логотипу на куске фанеры, вставленной вместо оконного стекла. Конечный результат этого опыта имел свои особенности. Воспоминание было четким и явно имело значение, но для него не представляло никакой ценности. Воспоминание Блума прилипло к сознанию Фалька. И он просто просмотрел это воспоминание, словно ему показали чью-то детскую фотографию. Содержание, подробности, значение — все это прилагалось в полном объеме. Фальк понял все, потому что это понимал Блум, а мозг у них был один на двоих.
Но для него воспоминание не обладало ни глубиной восприятия, ни эмоциональной нагрузкой. Ничего такого Фальк не чувствовал. Словно его просто обязали посмотреть последний эпизод мыльной оперы, предыдущие серии которой он не видел.
Он не помнил, как пули поражали его. Должно быть, они ударили сильно. Кольт — мощный револьвер, к тому же если стрелять в упор. Блин, может, это и не бессознательное состояние? Может, Блум мертв? Да, конечно, черт! Он просто должен быть мертв, раз стреляли с такого близкого расстояния. Фальк попал в ловушку — заперт внутри трупа! Он находится внутри мертвого тела, просто оставлен там…
Умертвит ли это и его? Наверняка такая травма убила бы его, или если не травма, то сама биологическая смерть? Разве такой удар не должен был убить его? Очевидно, нет, но почему сохраняется связь между ними? Почему он не вернулся «домой», в довольно паршивенькое тело Лекса Фалька, и ни Эйуб, ни Клиш не извлекают его из этого долбаного «Юнга»?
Почему они не вытащили его обратно?
Блум, наверное, жив. Ранен, в критическом состоянии, но жив. Должно быть, его мозг все еще функционирует. Конечно, Фальк — не эксперт в таких делах, но было бы разумно предположить, что нельзя продолжать сенсорную репозицию, когда организм уже мертв, и поэтому у него нет ни чувств, ни мозговой активности.
Но сам Блум уже покинул свое тело, и Фальк обречен оставаться в этом остывающем теле, которое абсолютно отказывалось подчиняться командам, исходящим от его сознания, — в теле, пораженном все более и более крепнущей неподвижностью. Синдром запертого человека. Фальк читал про это дерьмо. Полная физическая неподвижность. Только сознание живет внутри оболочки из мертвой плоти, не способной реагировать на внешний мир.
Обжигающий панический страх вернулся, сворачиваясь, как змея, кольцами у него в животе. Мать твою, надо ж так…
Подождите. Ему же удалось моргнуть. Он издал звук — тот хрип. И это он издал звук, ему удалось на миг оттеснить Блума. Если получилось тогда моргнуть и издать хрип, блин, значит не все потеряно.
Фальк напрягся. Он всеми фибрами души желал, чтобы у него получилось заставить кровь снова течь по сосудам. Ощущение было такое, будто он собирается выжечь всю мышечную память. В момент, когда у него уже больше не осталось сил и казалось, что он вот-вот взорвется, он издал звук.
Еще один хрип. Краткий задыхающийся стон. И в то же время еще и пукнул.
Да что за дерьмо? Это титаническое, нечеловеческое усилие увенчалось просто грандиозным результатом — каким-то неясным звучком? Изумительно. Охрененно изумительно. И эта разница между усилием и результатом и является жизнью Лекса Фалька.
Ах-ах-ах, такая трагедия, что даже смешно.
Эта мысль заставила его рассмеяться. И он начал смеяться. Он смеялся на полном серьезе почти целую минуту, пока до него не дошло, что он делает.
Он не пытался рассмеяться, но он смеялся. Его ошибка заключалась в том, что он слишком усердно старался. А то, что требовалось, относилось в большей степени к подсознательному уровню.
