Тромб моргнул и озадаченно протер магический глаз. На долю секунды ему показалось, что стоящий в дверях парнишка словно раздвоился – какое-то неясное шевеление возникло у него за спиной. Но когда протирка закончилась, никакого шевеления уже не было.
Тромб моргнул еще раз.
Старею, тоскливо подумал он. Вот и глаз барахлить начал. Видать, из-за погоды.
Он тяжело вздохнул. Что ж, драка началась бы с минуты на минуту в любом случае, а паренек… Ну, паренек, может быть, даже успеет дойти до стойки и заказать миску похлебки. Может быть, даже успеет за нее заплатить, если очень повезет.
Шах собрался с духом и двинулся к стойке, стараясь обходить посетителей как можно дальше и, упаси боги, никого не задеть. Шон ухмыльнулся и двинулся следом за ним, жалея только об одном – что, будучи призраком, он не может мимоходом сграбастать со стола кувшин с вином.
Стойка, в начале пути казавшаяся Шаху столь же недосягаемой, как Большой Бугор, с каждым шагом становилась все ближе и ближе. Наконец Шах почти уперся в нее носом. С трудом оторвав глаза от пола, он поднял голову – и натолкнулся на крайне недружелюбный взгляд стоящего за стойкой человека, который, по-видимому, и являлся самим Старым Тромбом. Глаза у Тромба были разноцветные.
– Чего желаете? – осведомился трактирщик тоном, явственно намекающим, что лично он желает сегодня на ужин какого-нибудь деревенского паренька поупитаннее.
– М-миску похлебки, – выдавил Шах. – П-пожа-луйста.
При слове “пожалуйста” трактирщик непроизвольно поморщился.
– Два гвеллера.
Стоящий рядом с Шахом Шон также поморщился. За спиной у Шаха раздался какой-то неясный, но весьма недовольный гул. Однако его немедленно перекрыл рев с одного из ближайших столиков:
– Поставь ему миску молока, Тромб. Пусть полакает.
Шах медленно обернулся и в наступившей тишине с ужасом услышал, как его собственный голос произносит:
– Заткни свои слова в свою поганую пасть и вытри ее бородой!
“Но ведь я не хотел говорить этого! – пронеслось у него в голове. – Я вообще не хотел ничего говорить. А уж тем более такое. Я так никогда раньше не разговаривал!”
Услыхав ответ, здоровенный верзила, из которого запросто можно было наделать минимум четырех Шахов, взревел не хуже мамонта, вскочил, придавив при этом столом своих недавних собутыльников, и двинулся вперед. Увидев надвигающуюся на него гору, Шах отступил назад и оперся об стойку.
А Шон, увидев столь большую мишень для пинков, радостно ухмыльнулся.
Когда до верзилы оставалось не больше двух шагов, правая рука Шаха сама по себе рванулась вперед и вверх, увлекая все остальное тело за собой.
Раздался короткий, сухой треск.
Медленно, величественно туша верзилы взмыла в воздух, проплыла над рядами столов и с жутким чавкающим звуком врезалась в стену под самым потолком.
Долю секунды туша повисела там, а затем со страшным грохотом рухнула на пол.
В зале раздалось дружное “ох”. Тромб снова протер глаза и озабоченно посмотрел на стену – гномы строили прочно, но на такие удары даже они не рассчитывали. К его облегчению, мореные дубовые доски выглядели вполне целыми.
Шах пораженно уставился на свою правую руку. Он был готов поклясться чем угодно, что даже не коснулся верзилы – тот взлетел, словно сам по себе.
Внезапно что-то с силой толкнуло его в правый бок. От этого толчка Шах потерял равновесие и растянулся на полу, больно ушибив себе при этом локоть.
Двум наступавшим на него приятелям верзилы пришлось значительно хуже. Их союзник, приготовившийся напасть на Шаха сзади, не успел остановить удар и обрушил свой стол прямо на их головы. Хотя Тромб старался не делать мебель, которую должны были разнести в любом случае, особо массивной, определенный запас прочности у стола был. Во всяком случае выбраться из-под груды обломков не пытался никто.
Шон пнул опешившего столометателя в крестец, отправив его на самый верх созданной им же кучи, и, издав свой знаменитый клич, который, к сожалению, услышали только окрестные кошки и собаки, с восторгом ринулся вперед.
Когда полминуты спустя трактирщик рискнул выглянуть из-за стойки, драка была в самом разгаре. Большинство находящихся в трактире предметов и существ внезапно разучились ходить и дружно пришли к выводу, что полет является единственным достойным способом передвижения.
Но больше всего поразил Тромба тот факт, что паренек не только не лежал пластом на полу, а даже ухитрялся проводить на ногах большую часть времени. Хотя сам Шах был уверен, что он всего-навсего пытается уклониться от летающих повсюду тел, наметанный глаз трактирщика мигом определил, что именно он является центром и, судя по всему, основной движущей силой бушевавшей в трактире бойни.
Тромб тяжело вздохнул. Хотя появившееся за годы спокойной жизни брюшко и врожденный инстинкт самосохранения всячески умоляли его не покидать надежного укрытия под стойкой, он все же решил попытаться хоть ненамного приуменьшить список потерь.
Перехватив поудобнее увесистую ясеневую дубинку, на счету которой было немало разбитых черепов, трактирщик пригнулся и короткими перебежками двинулся вдоль стены. Однако ему удалось сделать только несколько шагов. Пол его собственного трактира внезапно взбрыкнул и, крутанувшись, выдернулся из-под ног. В последний момент Тромб успел увидеть, что падает он лицом как раз на собственную дубинку, а затем у него в голове беззвучно взорвалась расцвеченная редкими звездами темнота.
* * *
Весть о том, что в трактире Старого Тромба идет невиданная доселе потасовка, преодолела неполные две сотни шагов, отделявших трактир от башни, всего за каких-то восемь минут, что по меркам Хамилога было самым настоящим чудом.
Услышав эту весть, командир дежурного отряда стражников десятник Кроллер Свон тяжело вздохнул.
Больше всего на свете десятник Кроллер Свон не любил куда-то спешить. В юности он, бывало, страдал из-за этого качества, поскольку к тому моменту, когда он прибывал на пожар, от горевшего строения обычно оставалась только груда дымящихся головешек. Однако, повзрослев, Кроллер пришел к выводу, что вообще-то любой пожар – это просто большой костер. А раз так, то и огорчаться не из-за чего.
Но на этот раз проблема была куда более серьезной. Ведь трактир Тромба помимо всего прочего был единственным в городе местом, где можно было разжиться более-менее качественной выпивкой. Следующим по значению источником была местная ведьма матушка Мюрриваль, а одна только мысль о том, что за каждой каплей живительной влаги придется тащиться аж на Лосиное озеро, где стоял матушкин домик, вызывала у десятника и подчиненных ему стражников предынфарктное состояние. Это не говоря о том, что самогон матушка гнала, если верить слухам, из заячьего помета, отвара из лягушек и прочих, вне всякого сомнения, полезных природных ингредиентов, которые тем не менее почему-то никто не желает есть добровольно.
