Честно говоря, я немного опасался, что под конец своего объяснения подпоручик ляпнет какую-нибудь глупость. После которой уже комвзвода-2 начнет очень подробно объяснять ему, как выглядит сверхтяжелый танк на дистанции в семьсот саженей, если разглядывать оный танк сквозь прицел пускача, какие мысли приходят при этом в голову разглядывающему и что упомянутый разглядывающий при этом ощущает. Не уверен, что кто-нибудь сумел бы оттащить бедолагу прежде, чем Николай счел бы объяснение законченным.
Обошлось.
Мне, признаюсь, было весьма интересно пронаблюдать, как Леонтьев будет разрубать сей гордиев узел. И господин полковник моих ожиданий не обманул. Хотя, глядя на вышедшего из штаба Игоря, я в первый момент решил, что нас попросту отправили отбивать обратно ту самую злополучную деревеньку, ибо выглядел мой друг ненамного менее растерянным, чем его высокоблагородие образца двадцатиминутной давности.
Выяснилось, однако, что дело обстояло строго обратным образом — невзрачный сероватый листочек в правой руке штабс-капитана являлся не чем иным, как приказом об откомандировании «остатков» нашей роты в распоряжение вышестоящего командования: сиречь на переформирование. Выражаясь проще, это был наш пропуск в рай, а уже попыхивающий на Климовском вокзальчике паровозик с дюжиной «столыпинов» был готов нас в этой рай доставить — как только мы «разменяем» числящееся за ротой имущество на суточный паек и проездные документы.
Забавные, однако, шутки порой выдает нам судьба! Сам бы я никогда не додумался до идеи о том, что боеспособность нашей роты базировалась исключительно на фельдфебеле Антонове. А вот поди ж ты… вчера утром, числя в списочном составе сорок два человека, наша рота представлялась командованию вполне пригодной к употреблению, сегодня же, став на единицу меньше, мы сразу перешли в разряд «остатков». Что ж, командованию, как водится, виднее… хотя, скажем, весь соседний 50-й Белостокский полк едва дотягивал до трех сотен активных штыков.
Первоначально мы ожидали, что тылом для нас окажется какой-нибудь заштатный городок в сотне километров от фронта, в котором нам позволят отоспаться неделю-другую. Но старичок паровозик сменился мощным американским красавцем, слегка присыпанные подгнившей соломой товарные вагоны — плацкартными, места в которых, правда, пришлось отвоевывать методами, приближенными к боевым, ибо оккупировавшие их мешочно-уголовные личности напрочь игнорировали все более-менее гуманные способы убеждения и живо отреагировали лишь на поданную звенящим от ярости голосом прапорщика Дейнеки команду «штыки примкнуть!».
Окончательно же я поверил в чудеса, только узрев в пыльное окно дивно подсвеченные заходящим солнцем фабричные трубы — поезд подъезжал к Брянску.
Процесс высадки на брянском вокзале живо напомнил мне воздушный десант в ходе одного из предвоенных маневров. Мне тогда посчастливилось или не посчастливилось, смотря как оценивать, быть назначенным контролером в одну из высаживающихся в тылу «условного противника» групп. Так вот, вспоминая тот случай, могу авторитетно заявить, что сохранить целостность подразделения в ходе высадки на переполненный озверелыми мешочниками перрон — задача вполне сопоставимая по сложности с последствиями выброски оного подразделения ночью с пятикилометровой высоты.
Характерно, что хотя вполне здоровые по виду мужчины призывных возрастов среди мешочников присутствовали в отнюдь не малых количествах, наибольшую опасность представляли вовсе не они, а бабы. Сознательно употребляю именно данный термин, потому что назвать этих фурий женщинами — значило бы серьезно погрешить против истины.
Классик, отметивший существование в русских селениях тех, кто «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет» ничуть ни гиперболизировал, скорее преуменьшил — представительницы «слабого» пола, с которыми выпало столкнуться нам, вполне могли бы остановить идущий на максимальной скорости тяжелый танк.
На штурм подошедшего состава толпа ринулась с такой неистовой яростью, что мысль о выходе через тамбур пришлось отставить в первые же секунды. Какие штыки, о чем вы, господа! — эту массу не остановил бы даже пулеметный огонь, вздумай мы заранее попытаться расчистить себе путь подобным методом. Смяли б и затоптали…
В итоге нам пришлось эвакуироваться через окна, предварительно заклинив ближайшую дверь из тамбура. Пока в арьергарде взвод Марченко сдерживал ломящихся через дальний вход, Николай распахнул окно, в которое немедленно попытались сунуться сразу пятеро, и с помощью рупора в левой и связки гранат в правой сумел «убедить» господ мешочников расчистить несколько квадратных метров перрона. Плацдарм, ценой невероятных усилий удержанный и расширенный его вторым взводом.
Несколькими минутами позже, когда мы добрались до сравнительно спокойного участка вокзала, штабс-капитан Овечкин, спрятав трофейный маузер обратно в кобуру, утер лоб и, криво усмехнувшись, заметил, что, реши эти люди проявить десятую долю подобного энтузиазма в бывших наших окопах, через неделю-другую полковник Леонтьев со своим штабом мог бы прогуливать барышень по киевским бульварам.
Желающих возразить не нашлось, если не считать таковым комвзвода-2, не преминувшего ехидно заметить, что еще лучше было бы перенести этих, с позволения сказать, энтузиастов на два года назад — и мы сами смогли бы прогуливать милых фройляйн по Унтер-дер-Линден, а о Смуте так никто бы и не узнал.
Мы расположились в зале ожидания, пол которого был сплошь устлан слоем, вернее даже слоями подсолнечной лузги и иного разнообразного мусора. Полагаю, будущие поколения археологов, доведись им раскапывать эти слои, смогут составить по ним неплохое представление о ходе Смуты.
Нижние чины, впрочем, ничуть не обеспокоясь судьбой будущих археологических ценностей, принялись обустраивать себе место для ночлега, вполне здраво рассудив, что раньше утра мы все равно вряд ли куда-то стронемся. Штабс-капитан, однако, был настроен более оптимистично и, вверив бразды временного командования лейтенанту Волконскому, вместе с Вадимом и унтером Петренко отправились на поиски коменданта вокзала или хотя бы замещающего его дежурного.
Отсутствовал он ровным счетом полтора часа, и за этот период я раз пять успел пожалеть о своем решении дождаться его, не пытаясь заснуть. Глупо, конечно, но отчего-то я понадеялся, что чудеса на сегодня все-таки не закончились и Игорь сумеет выбить для нас более подходящую для сна территорию, чем десяток квадратных саженей заплеванного пола. Вдобавок где-то на задворках сознания, точнее, в той его (сознания) части, которая отвечала за взаимоотношения с пищеварительным трактом, неуверенно теплилась слабая надежда на предмет «поставки на довольствие» и связанных с оным возможностей, ибо последней нормальной горячей пищей, которую мне довелось вкушать, был завтрак вчерашним утром, и с тех пор моему желудку перепало лишь несколько довольно нерегулярных порций сухомятки. Поводов заработать язву у меня пока хватало и без того, так что особой необходимости преумножать их я вовсе не видел.
Как оказалось, чудеса действительно не кончились. Более того — они по мере продолжения, как верно заметила юная героиня мистера Кэрролла, становились все страньше и страньше.
