«Мамонт» остановился метрах в двадцати от меня, справа, чуть ближе к домам. Вольф высунулся из люка, махнул рукой приветственно, потом по наушникам постучал.
— Уже, — ответил.
Честно, давно я себя таким усталым не чувствовал. Даже нет, не то слово «усталым» — опустошенным. Словно сожженный панцер, в котором все, что могло, уже взорвалось и выгорело. И осталась одна пустая броневая коробка, а внутри — только прах и пепел.
Ну и Вольф, похоже, тоже был настроен не позывными обмениваться.
— Отлично поработали, Эрих…
— Да.
— А представляешь, — тихо засмеялся майор, — Фрица Хессмана только что подбили. Гусеницу связкой гранат распороли. «Мамонт» — связкой гранат!
— Бывает.
Услышал знакомый щелчок, оглянулся, засек, как огонек сигареты вспыхнул.
— Эрих, — тихо, даже я бы сказал, непривычно душевно начал Вольф, — давно хотел с тобой поговорить, да все никак случая подходящего не выпадало. Насчет этой девушки, русской. Она…
И тут со стороны деревни коротко, патронов на четыре-пять, очередь простучала — и Вольф, словно переломившись в поясе, на броню упал.
Дальше у меня на какое-то время воспоминания очень обрывочные пошли. Как нарезка хроники. Следующий кадр — я уже в «Мамонте», Вольфа успели внутрь втащить, радист пытается пульс нащупать, я его отталкиваю… потом — ладони все в крови, наушники в них скользят и я ору что есть голоса:
— Повторяю, пленных не брать! Не брать! Всех, до последнего… всех, всех, всех!
А очнулся почему-то лежащим рядом с гусеницей «Смилодонта», сигарета в зубах давно уже погасла, а я гляжу распахнутыми глазами в ночное небо, где звезд из-за дыма почти не видно… пока меня кто-то за плечо не начал трясти.
— Господин фельдлейтенант.
Как пружиной подбросило — вскочил, схватил за куртку, придавил к экрану и только потом понял, что это радист мой собственный.
— Какого…
— Радио… — забормотал испуганно Людвиг, — радио из штаба, господин фельдлейтенант.
Вырвал наушники у него, к уху прижал.
— «Кошка» на связи.
— Босса? — это был обер-лейтенант Фрикс, а еще — в треске и шипении помех я враз вычленил стрельбу и взрывы там, у той рации. И сразу похолодел, хотя десять минут назад казалось, что уже ничего я сегодня больше не почувствую.
— Доложите обстановку… ваше местоположение… где майор Кнопке, почему он не отвечает?
— Нахожусь в квадрате сорок восемь-Густав, сорок восемь-Дора, — я говорил спокойно, четко, хотя язык, кажется, вот-вот узлом завяжется. — Завершаю уничтожение штаба Соколовской дивизии. Вольф… майор Кнопке одиннадцать минут назад был убит.
— Убит… как… кто принял командование? Зиберт?
— Убит автоматчиком. Гауптман Зиберт тяжело ранен. Я принял командование ударной группой. Повторяю, я принял командование ударной группой. Прием.
— Ясно, — Фрикс на миг пропал куда-то, потом на той стороне застучало звонко, словно где-то рядом машингевер длинными лупил и обер-лейтенант вновь появился.
— «Кошка»… мы находимся в Арсеньево. Атакуют авровцы… до двух рот пехоты при поддержке штурмпушек. Прикрытие… синие… смято, частично разбежалось… ведем бой… долго не продержимся. Дивизия… усиленная рота вышла… будет через три часа.
И тут я сорвался.
— Через три часа вас всех… — прорычал я в микрофон, словно загрызть его собрался. — Отходите!
— Не получится… обошли с флангов… минометы…
— Сорок минут, — сказал, а сам чувствую — в голове словно кто-то выключателем щелкнул и лампочку врубил. Сразу все четким стало, прозрачным и, пожалуй что, холодным. — Продержитесь еще сорок минут, обер-лейтенант. Я выйду к ним в тыл. Мой сигнал — сдвоенная красная ракета. В ответ обозначите себя белой и зеленой. Как поняли? Прием.
— «Кошка», вас понял. Сорок минут. Ждем.
— Сорок минут, — покачал головой Хенке. — Оптимист ты, фельдлейтенант. Ночью, сквозь вражеские тылы…
Я на него посмотрел… ласково так. Он не выдержал, отвернулся.
— На «Мамонте» я еще и быстрее доберусь. Главное, чтобы твои за мной успели.
— Успеют, — не понравилось мне, как Хенке это сказал. Не почувствовал я убежденности в его голосе. — Дам вторую и пятую машины, лучших водителей.
— Ладно, посмотрим, какие они у тебя… лучшие. Действуй…
Он козырнул, исчез в темноте. Я к «Мамонту» подошел… Нильс все так же перед плащ-палаткой на коленях сидел, только нос его знаменитый еще больше распух, вовсе на полрожи стал… или показалось мне в темноте.
Положил руку ему на плечо, потряс осторожно…
— Вставай.
Не реагирует. Я голос повысил.
— Унтер Хербергер, встать!
Великая все-таки вещь — рефлексы! Нильс, по-моему, и не услышал меня толком, а ноги у него сами по себе пружиной распрямились и корпус вверх подбросили.
Глянул он на меня, всхлипнул громко, сопли со шнобеля своего рукавом комба утер.
— Эрих, — забулькал, — эх, Эрих, как же мы теперь… без майора-то?
Черт, если он сейчас не прекратит — сам разрыдаюсь к такой-то матери.
— Отставить истерику, унтер Хербергер! Смирно!
— Эрих…
— Молчать! Как стоишь, сволочь, перед офицером! — и врезал ему по правой щеке с маху так, что самого развернуло.
Нильс назад качнулся, приложился спиной о панцер… зато взгляд сразу осмысленней сделался.
— Очнулся?
— Да… вроде.
— Или, может, еще раз приложить?
— Не… хватит пока. Что стряслось-то?
— Авровцы Арсеньево штурмуют.
— Scheisse!
— Оно самое. Так что, на тебя вся надежда, Нильс. Быстрее «Мамонта» к ним ничего не доберется.
Нильс прекратил щеку растирать. Поглядел на меня, потом на «Мамонт»… на небо, сплошь облаками затянутое… наклонился и за углы плащ-палатки взялся.
— Помоги. Надо майора внутрь затащить.
* * *
Если бы мне кто прежде сказал, что безлунной ночью по незнакомой местности «Мамонт» сможет почти двадцать километров за тридцать одну минуту преодолеть — расхохотался бы и спросил, за сколько тех километров этот сказочник на «Мамонт» любовался. А теперь… и ведь все равно ни одна сука не поверит!
И все равно, пока неслись, у меня с каждой этой минутой на душе все тяжелее и гаже становилось. Была бы связь… только связи не было!
Наконец выскочили на пригорок и сразу, будто кто ширму отдернул, зарево стало видно и пальба слышна даже сквозь вой турбины. Тогда повеселел — раз бой ведут, значит, живы еще.
