Приходим. Аулей Трофима выслушал — тот, правда, все больше разорялся на тему — приходят тут всякие на готовое и сразу критику наводить начинают, мол, еще посмотреть надо, кто они сами из себя такие. Хорошо, думаю, хоть шпионом не объявил, агентом темных сил.
Послушал его Аулей и ко мне поворачивается:
— А ты, Сегей, что скажешь?
— Только одно. За три года в горах можно было такого наворотить — Маннергейм бы от зависти удавился.
— Значит, — спрашивает Аулей, а сам чему-то про себя усмехается, — ты, Сегей, считаешь, что разбираешься в этой фо-ти-фи-ка-ции лучше Трофа?
— Да уж пожалуй.
— Хорошо. Что тебе нужно, чтобы наладить эту фо-ти-фи-ка-цию?
— Ну, — говорю, — во-первых…
И тут сообразил. Ежкин кот, думаю, он же на меня ловушку поставил, а я в нее и влетел, радостный, на полном ходу. Опаньки, Малахов. Я-то ни за что браться пока не собирался, а тут и глазом не успел моргнуть — захомутали.
Нет, можно, конечно, дать задний ход, мол, чего это ты, дядя, в самом деле, мы ни о чем с тобой пока не договаривались. И твои проблемы — не мои проблемы, и приказ о взаимодействии, Верховным главнокомандующим подписанный, ко мне пока не поступал. Только как я после этого рыжей в глаза посмотрю? Да и не привык я сидеть сложа руки.
— Во-первых, — говорю, — мне на завтра четыре воза нужно и десять человек, только таких, чтобы можно было ценную вещь в руки дать, чтоб не роняли.
— Возов, — встряла Кара, — не нужно. Нужно четырех волов.
Я к ней повернулся.
— Ты чего, — спрашиваю, — рыжая? Ты же грузовики видела? Какие четыре вола? Их и стадом не утащишь.
— Грузовики ваши, — отвечает, — я видела. А ты волов наших — не видел.
Я рот открыл — и обратно его захлопнул. Волов-то я местных действительно не видел. А вдруг эти волы вроде того яблочка — танк на горбу утащат.
— Ладно, — говорю, — этот вопрос пока снимается. А насчет остального — посмотрю, прикину, а потом и поговорим. Вечером.
— Лучше утром, — говорит Аулей.
Ну да. У них же тоже утро вечера мудреней.
Перво-наперво я к кузнецу пошел, про треногу договориться. Кое-как объяснил ему, что требуется. Конструктор с меня, правда, хреновый, хорошо еще, сам кузнец понятливый оказался.
— Хорошо, — говорит. — Сделаю. Тем более что эта, как ты сказал?
— Турель, — говорю. — Турель уже готовая есть. Только треногу соорудить и в кузове укрепить.
— Сделаю. Больше ничего не надо?
Я кузницу осмотрел — хорошая кузница. Даже не просто кузница — мастерская хорошая. Причем все инструменты аккуратно на стене развешаны.
— Слушай, — спрашиваю, — а ключ гаечный сможешь сделать?
— Если объяснишь, — усмехается, — что это такое — смогу.
Я объяснил.
— Сделаю, — говорит. — Это просто. Мне главное — размеры точно знать.
— Размеры я тебе скажу. Я тебе даже образец предоставлю.
Ладно. После кузницы пошел местность осматривать. Рыжая, само собой, как тень тащится. Я уж на нее и внимание обращать перестал.
— А зачем, — спрашивает, — тебе этот галечный ключ потребовался?
— Гаечный. Головы кое-кому поскручивать.
— Я серьезно.
— И я, — говорю, — серьезно.
Пришли в ущелье. Смотрю — слева склон отвесный, не всякий «эдельвейс» заберется, а справа тоже крутой, но все ж таки более пологий. И, что приятно, ровный. То есть лезть по нему как раз из-за этого неприятно — зацепиться толком не за что и укрыться, если что, тоже негде. Но для моих планов — самое то.
— А скажи-ка мне, не-рядовая Карален, — спрашиваю, — ты на этот склон забраться пробовала?
— Это очень опасно, и потому мой отец запретил. И не только мне.
— Так ведь я не спрашиваю, опасно или нет? Я тебе какой вопрос задал? Была ты там, наверху? А?
— Была.
— Вот и отлично, — говорю. — Показывай дорогу.
— Куда?
— Как куда? Наверх.
Рыжая на меня восторженно так уставилась.
— А если сорвемся?
— Если сорвемся, — говорю, — значит, плохие мы с тобой бойцы и в Красную армию не годимся.
Полезли. И вот тут-то я об этом пожалел. Когда снизу смотришь, вроде и склон не такой крутой, и уцепиться есть за что, да и не так уж высоко. А наверху сразу вспоминаешь, что на муху ты не похож, а другие насекомые с потолка, случается, падают. Прямо в суп.
Черт, думаю, хорошо хоть обмундирование запасное теперь есть. А то ведь изорву на этом склоне гимнастерку к чертовой матери. И веревку надо было взять уже, раз полезли, а то как спускаться будем. Высоко ведь. Вечно ты, Малахов, пути отхода не продумываешь. Как тогда, на станцию в грузовике въехали, а выбраться с той станции, когда вокруг эсэсовцев полно… Вот так и сей… И тут сорвался.
Повезло. Проехал пару метров и повис. Хватаюсь за какой-то камешек и чувствую, что ноги-то в воздухе болтаются, а камешек, зараза, поддается. И ухватиться поблизости больше не за что.
Черт, думаю, надо же, как обидно. Когда к немцам в тыл ходил, даже ранен ни разу не был, а тут сейчас посыплюсь — и костей не соберешь. И сделать-то ничего здесь толком не успел. Черт, ну обидно-то как!
Попытался сапогом опору найти — только камешки брызнули.
На шум Кара обернулась.
— Держись! — орет. И руку мне протягивает. Черт, думаю, чтобы я, старший сержант Малахов, за девчонку хватался! Да я лучше упаду!
И тут камешек как вывернется. Еле-еле успел за рыжую уцепиться. Повис на ней всей тушей, а она зубами скрипит, но держит. Подтянулся вверх, кое-как сам уцепился, вылез. Повезло.
Добрались мы до расщелины на середине склона, перевалились через край и распластались. Лежим, воздух по кускам откусываем. Мало-помалу очухались.
Приподнимаюсь, и тут рыжая мне ка-ак влепит затрещину. Я аж на четырех точках не удержался, полетел и спиной и затылком об скалу приложился. Прямо вчерашней шишкой. Больно, черт!
— И не вздумай, — говорит, — спрашивать, за что.
Я затылок осторожно потрогал, посмотрел — крови вроде нет. И на том спасибо.
— А теперь, — говорит Кара, — если ты мне не объяснишь, зачем мы сюда залезли, я тебя вниз сброшу.
Я уж было хотел съехидничать, что затащил ее, чтобы наедине побыть, но вовремя одумался. Во-первых, все равно не поверит — вот если б я один залез, от нее подальше. А во-вторых — ведь и в самом деле сбросить может, даром что сама затаскивала. С нее станется.
— А ты посмотри, — говорю, — какой с этой площадки великолепный вид открывается. Все ущелье как на ладони. Это же не площадка, а замечательнейшее пулеметное гнездо.
