— Мне будет не хватать их, — проклятье, она мне еще и жаловаться будет! — Особенно Пьера. Надеюсь, ты сможешь заменить его — потому что иначе твое посмертное существование будет очень нерадостным.
— Не смогу я его заменить, — глядя на удлиняющиеся клыки, огрызнулась я. — Во-первых, если ты до сих пор не поняла, у меня отсутствует кое-что между ног…
— Это, — губы вампирки дрогнули, искривляясь в неприятной ухмылке, — поправимо.
Да? Как интересно…
— А во-вторых, охотники иммунны к вашим укусам.
— Врешь, — холодно констатировала тварь, подходя вплотную ко мне. — А даже если и нет… что ж, тогда ты просто сдохнешь.
Пытаясь заслониться, я выставила перед собой правую руку — но вампирка не обратила на это никакого внимания. Ее холодная как камень рука словно тисками сдавила мое предплечье. Тварь запрокинула голову, льдисто блеснули в призрачном лунном свете полоски клыков — и так же блеснула сорвавшаяся с моего запястья Ласка, серебряной струйкой устремившись к горлу Хозяйки. Та отшатнулась, хрипя, длинные острые ногти заскребли по шее, сдирая лоскуты кожи и мяса, но магическая цепочка уже вдавилась вглубь. Попытка дернуть за свободно болтавшийся конец тоже не окончилась ничем хорошим — Ласка переплелась, и рывок лишь вдавил ее еще глубже в плоть.
Я попыталась встать — и снова плюхнулась обратно, на этот раз сраженная приступом боли в левой лодыжке. Пришлось, словно хромая псина, ковылять на трех лапах все четыре ярда, отделявшие меня от «бизона».
Первый выстрел снес вампирше верхнюю часть черепа. На миг застыв, тварь тут же возобновила борьбу с цепочкой, и я, чуть сдвинув ствол, разрядила в нее оба оставшихся в барабане заряда. Но даже после этого она дергалась еще с полминуты, прежде чем затихла окончательно!
В наступившей тишине четко прозвучал обиженный серебристый звон.
— Ну извини, извини, — пробормотала я, подбирая Ласку. — Верю, что ты вполне могла бы справиться с ней сама. Я просто решила тебе немного помочь… так, на всякий случай.
После этих слов меня начало трясти. Хорошая, крупная дрожь… я сунулась было в карман, и с опозданием сообразила, что переложила фляжку с бренди в плащ. Пришлось кое-как все же вставать на ноги и хромать в пещеру.
Вернувшись, я первым делом присела на корточки рядом с Хозяйкой и принялась сосредоточенно избавлять ее от всех источников давешних искорок.
Украшения. Старинной работы, явно вышедшие из-под рук мастера на противоположном берегу Атлантики. Взвесив на ладони, я оценила их, с учетом камней и качества обработки, по меньшей мере в пять сотен долларов. Конечно, скупщик в Мехико даст за них не больше половины, но в любом случае это будет больше, чем те жалкие гроши, которые заплатит за них канцелярия монсеньера, в которую мне, вообще-то говоря, положено их сдать — дабы святые отцы очистили эти побрякушки от приставшего к ним векового зла, а буде делать это окажется невозможным, надежно сокрыли. Сокрыли, как же!
Будь на них по-настоящему серьезное проклятие, эти колечки-цепочки вернутся хоть со дна Мексиканского залива, а избавиться от того налета, который имеется на них сейчас, с лихвой хватит пары молитв отца О'Райли и пары капель святой воды… да и протереть их хорошенько чем-нибудь высокоградусным тоже не помешает. Грех, конечно, но на подобный счет давно существует негласный договор — и если я на исповеди, низко склонив голову, пробормочу про пару безделушек, которые мне пришлось продать на обратном пути, дабы не остаться без хлеба насущного, святой отец не станет вдаваться в подробности, а ограничится парой-тройкой лишних Ave Maria.
Золото отправилось во внутренний карман плаща, а я, достав из другого кармана небольшие плоскогубцы, вновь наклонилась над телом.
— Только не думай, что мне самой доставляет удовольствие это занятие, — сообщила я трупу, оттягивая вниз окоченевшую челюсть. — Убить — да, это дело другое. Равно как и все церемонии, необходимые, чтобы ты со своими приятелями навсегда лишилась малейшего шанса вновь вернуться из преисподней. Это, знаешь ли, доставляет мне глубокое моральное удовлетворение от хорошо сделанной работы. А клыки… они, у тебя, подруга, к слову сказать, чертовски крепкие… ага, вот. Клыки — это, на мой взгляд, лишнее, но что поделать, если Святая Церковь требует именно такого подтверждения от своих верных псов. И звериные клыки их не устроят, святые отцы не дадут надуть себя всяким проходимцам… вроде меня. Да и грех это. Так что прости, подруга, но вам напоследок придется вытерпеть еще и это, если хотите быть занесенными в анналы, потому что без ваших милых зубок я не только не смогу доказать, что вас было именно столько, сколько было, — я не смогу доказать, что вы были вообще!
Иллика аэн Леда, клиент со странными запросами
— Юлла, — в третий раз за последние пять минут попросила я. — Умерь шаг.
Разумеется, за эту просьбу я была удостоена очередного недружелюбного взгляда — но, по крайней мере, мне не пришлось переходить на бег.
— Мы опаздываем.
Это я тоже уже слышала!
— Истинный Перворожденный, — наставник Аммар, заставлявший нас заучивать все эти длинные, покрытые вековой пылью и никому не нужные цитаты, наверное, будет одним из самых жутких моих кошмаров до конца жизни, — никогда не поставит свой элао в зависимость от внешних сил, сколь бы значительны они ни были!
Слову элао трудно подобрать аналог в человеческих языках — похожим, хоть и неточным значением будет «жизненный ритм». Фразу эту произвел на свет король Элайя Жемчужный, когда ворвавшийся в королевские покои воин посмел в разгар процесса наложения макияжа побеспокоить Его Величество сообщением, что осадившая королевский замок объединенная армия людей, гномов и орков начала штурм. С тех пор сие высказывание входит в число 456 Истинных.
Помнится, наставник тогда остался крайне недоволен мной: получив задание изучить данную сентенцию, я не стала, как он надеялся, проводить исследование гармонических составляющих цитаты и их влияние на описывающий те события эпос великого Уллема. Вместо этого я принесла под мэллорн полуфунтовый свиток с выписками из летописей — и не только наших, благо архивисты Синей Башни и посейчас старательно копируют все сколь-нибудь похожее на хроники, до чего могут дотянуться.
Наши летописи гласили, что, благополучно закончив процедуру, Элайя возглавил своих воинов и лично перебил не менее половины штурмующих — завершить же это занятие ему помешали лишь предательские стрелы, общим числом три штуки, выпущенные, естественно, предателем-дарко, темным эльфом. Гномьи и людские анналы ничего не упоминали о темных эльфах в рядах штурмующих — что, в общем-то, было вполне логично, ибо, чтобы попасть королю в спину, предатель должен был стрелять из глубин замка. Излагаемая ими версия событий гласила, что атаковавшие прошли сквозь немногочисленных и лишенных руководства защитников замка, как дятел сквозь паутину. Возникшая же у дверей королевских покоев заминка объяснялась не столько проявленным личной стражей Элайи Жемчужного героизмом — хотя наличие оного не оспаривалось, — сколько свалкой, устроенной в узких дверях желающими лично добраться до короля. Разумеется, в людских хрониках победителем оной объявлялся человек, а в гномьих — гном. Орочий же хронист ехидно отметил, что не может пролить свет истины на сей спор, ибо его соплеменники дружно, все как один, устранились от вышеописанной битвы за честь и славу, предпочтя оной куда менее доблестное завоевание замковых погребов.
