— Остынь! — резко скомандовала женщина. — Только вот оправданий твоих мне не хватало. Виль, за один лишь тот раз и я, и все мы тебе до гробовой доски обязаны! А ведь ты и раньше меня…
— Какая же ты, — улыбнулся он, — упрямая…
— Ну, договаривай! Сучка? Стервоза?
— Просто упрямая. Сколько повторять, что ты не обязана мне ничем?!
— Да хоть язык до кости сотри! Знаешь, Виль, я ведь раньше, когда молодая была да глупая…
— А не древняя старушенция восемнадцати лет от роду…
— Девятнадцати!
— Без трёх месяцев.
— Всё-то ты помнишь…
— Не всё, — задумчиво произнёс Швейцарец, — но такие вещи, как твой день рождения, стараюсь не забывать.
Полина резко отвернулась. На миг замешкавшись, Швейцарец опустил взгляд и притворился, что бело-зелёно-красные завитки ковра сейчас интересуют его больше всего на свете.
В наступившей тишине ритмичное «тик-так» настенных часов казалось оглушительно грохочущим. «Тик-так, бим-бом…» забавные ходики с голубеньким котёнком…
…его подарок на её прошлый день рождения.
— Так вот, — две минуты спустя глухо произнесла Полина, — раньше я, бывало, мечтала, как ты однажды появишься на пороге этого дома, весь израненный, окровавленный… и, едва слышно выдохнув «Дошёл!», свалишься ко мне на руки. Потом я поумнела… и тут, наконец-то, ты являешься с этой девчонкой!
— С ней…
— С ней будет всё в порядке! По первому разряду! Уж поверь, Виль, Марианна постарается!
— Надеюсь. По крайней мере, — улыбнулся он, — насколько я успел разглядеть, платье и серьги Машка подобрала удачнее тебя, Полин.
— А больше, — с какой-то странной интонацией осведомилась Полина, — ты ничего не успел… разглядеть?
— Нет. А что?
— Виль, ты — дурак! Только не обижайся… но ты — дурак!
Обижаться Швейцарец не собирался — более того, он честно попытался догадаться, что именно могло вызвать из уст Полины подобную характеристику, но так и не сумел за две минуты родить сколько-нибудь внятной версии по этому поводу.
— Вполне допускаю, что так оно и есть, — осторожно согласился он. — И надеюсь лишь, что ты снизойдёшь до объяснений…
— Виль, ты — дурак! — снова повторила Полина. — Слепой… на оба глаза. Машка любит тебя!
Наверное, попытайся Швейцарец выстрелить из Громыхалы дуплетом, он был бы оглушён всё же чуть поменьше.
— То есть?
Это прозвучало глупо, по-детски растерянно…
— Влюблена по уши, — Полина вздохнула. — Серьги эти… старинные, крупный жемчуг… знаешь, сколько стоили? Я б их не взяла… ну, по крайней мере, дней пять бы ходила вокруг, облизывалась да прикидывала.
— Они ей и в самом деле идут, — тихо сказал Швейцарец. — Сколько…
— Нисколько! Я ей вернула… половину, больше дурёха брать не соглашалась.
— Я не знал…
— А платье это… а чулки?! Ты хоть их заметил?! Настоящие, довоенные… ажурные! Во всём городе от силы пар шесть-семь сыщется, по фамильным сундукам распиханы, на случай свадеб или ещё какой торжественности! И всё это для тебя… тебя она встречать выскочила! А ты…
— Я не знал…
— Не знал один такой… а что ты вообще знаешь?! Кроме этих своих патрончиков-пистолетиков?
— Полин… но почему?
— По кочану. И по кочерыжке. Той, которая у тебя на шее промеж ушей, вся щетиной обросла.
Швейцарец решил, что собственные колени интересуют его сейчас ещё больше, нежели ковёр.
Ситуация была дурацкая. Насквозь иррациональная. И при этом требовала какого-то решения.
А решения у него не было.
Он слышал, как скрипнул пол. Потом дверь. Ступеньки на лестнице.
— На, глотни!
Полина вернулась минут через шесть, с хрустальным стопариком, до краёв наполненным чем-то красно-коричневым. Швейцарец одним коротким движением опорожнил рюмку… задохнулся на миг… скривился и лишь затем обиженно осведомился:
— Что это?
— Коньяк. Армянский.
— Не верю.
— Тебе откуда знать… ладно, не начинай. Местная эта выделка, нонешняя. Живёт на северной окраине один дедок и гонит этот клопомор эксклюзивными, как ты однажды выразился, партиями. Говорят, на вкус в точности «Арарат», хотя, — задумчиво добавила Полина, — может, и врут. Столько лет прошло… кто там чего упомнит.
— Неважно. Ещё есть?
— Ты что, нажраться решил?
— Да. Нет. Чёрт! — Швейцарец стиснул ладонями виски так, словно хотел уменьшить площадь анфаса минимум вдвое. — Прости…
— Надо же… — Полина, опершись локтём на кресло, смотрела на него с видом школьной учительницы математики, любимый отличник которой вдруг запутался в элементарнейшей задаче. — Кто бы мог подумать. Наш Виль, человек без нервов, чьим прозвищем пугают непослушных детей… и не только детей. Живая легенда… и на тебе.
— Полин, ты не понимаешь…
«И ведь не объяснить, — почти с отчаянием подумал он, — слишком уж многое пришлось бы рассказать. Даже без учёта того, что о некоторых вещах рассказывать попросту нельзя. Даже Полине, потому что риск есть всегда, а способность человека переносить боль имеет предел.
Старик, Старик… ты научил меня обращаться с… «патрончиками-пистолетиками». Хорошо научил. Я стал одним из лучших… а возможно, и самым лучшим. Ты научил меня и другому… множеству других вещей.
Но вот с женщинами у нас вышел досадный пробел в образовании.
И кажется, я снова догадываюсь, почему…»
— Да? А может, я как раз понимаю, Виль? Причём разиков эдак в сто лучше тебя, дурака?
— Может, — убито кивнул Швейцарец. — Может, и так.
— Ладно, — вздохнула женщина. — Слушай сюда… герой. Девчонка, что ты приволок, сейчас отмокает в ванне. Тебе, к слову, тоже окунуться лишним не будет.
— Обзавелась второй ванной?
— Нет, бочкой во дворе.
— А-а, — протянул Швейцарец. — Помню я эту бочку. Спасибо, конечно, Полин, но я уж лучше потерплю.
— Ты-то потерпишь! А другие, кому нужда выпадет рядом с тобой быть?
— Не так уж я и благоухаю.
— Ухаешь-ухаешь. Это у тебя нос анодировался.
— Адаптировался, — механически поправил он. — Что, серьёзно?
— Ну, — задумчиво глядя на потемневшее зеркало в углу, произнесла Полина, — бывают у нас клиенты и поароматней, но ты-то всегда старался на человека походить.
Старался. Чистоплотность тоже вбил в него Старик, точнее, втёр жёсткой, словно камень, губкой. «Вчера ты не следил за собой, — приговаривал он, — сегодня махнёшь рукой на своё оружие, а завтра нечищенный и несмазанный вовремя ствол рассчитается с тобой так, что никакого послезавтра у тебя уже не будет, понял? А если понял, то будь любезен, объясни — ты пенициллин в трусах выращивать собрался или где?»
