— Ладно, думай, не буду мешать! Счастливо! — и под прикрытием ее юбки их руки воровато коснулись друг друга.
Возница взгромоздился на козлы. Ксанта вспрыгнула на свое место, помахала рукой Андрету, и повозка с грохотом покатилась по песчаной дороге мимо Зеленых Ворот, мимо желтеющих полей, мимо опустевших садов — к переправе.
ЧАСТЬ 3
СТЕРТЫЕ БУКВЫ
Всесильный бог любви, Всесильный бог деталей…
Б. Пастернак
1
— Ну, кажется, уснула наконец, — сказала Виэни, входя в кухню. — Ты уж, Ксанта, сделай милость, визжи потише.
— Уж постараюсь, — ответила Ксанта со смешком.
Очень осторожно, опираясь на плечи женщин, она забралась на табурет. Хейли, дочка Виэни, повинуясь знаку матери зачерпнула воды из бочки в серебряную чашу, и шесть женщин, встав в круг, медленно пошли хороводом вокруг Ксанты, брызгая на нее водой из чаши и приговаривая:
С гуся-то вода,
С деток вся хвороба,
Прочь долой
С матушкой-водой.
Водичка-то текучая,
Наши детушки растучие…
Вода была ледяная. Ксанта морщилась, хихикала, закрывая лицо руками, но визжать и правда не визжала. Потом Дарисса достала кожаный расшитый бисером мешочек, и женщины по очереди положили в него золотые монеты: кто одну, кто две, кто три — по числу принятых Ксантой детей.
Наконец обряд был окончен, Ксанту сняли с табурета, и все уселись за стол. Дарисса, как самая старшая и уважаемая здесь, разливала вино; Ксанта резала для Хейли шеллу — особый молочный пудинг с миндалем, которому приписывалось чудесное свойство быстро восстанавливать силы недавно родившей женщины и наполнять ее грудь молоком. Пошли разговоры — молодые матери рассказывали о первых словечках и проделках своих крошек; женщины постарше вспоминали, чего натерпелись от своих деток. По молчаливому согласию о мужчинах в этот вечер не вспоминали, так что когда очередь дошла до Ксанты, она не стала хвастаться сноровкой и смекалкой Дреки, а вместо этого рассказала известную ей еще со времен Королевства байку о маленькой девочке, которая упала и разбила себе лоб.
— Стоит, заливается слезами, никто ее утешить не может, а тут муж кормилицы возьми и скажи: «Ну что, малюточка, упала ты на лобик? А подрастешь, на спинку будешь падать?» И тут малышка вдруг разом успокоилась и так серьезно-пресерьезно отвечает: «Да»!
Женщины расхохотались. Байка была стара, как мир, но каждый год они слушали ее с неизменным удовольствием.
— Вам хорошо, — вздохнула Дарисса, — а я вот не знаю, как младшенькую с рук сбывать. Тощая, как жердь, и ест — как птичка клюет. Кто на эти кости позарится?
— Брось, и ты не больно толста была, когда мы с тобой познакомились, — отмахнулась Ксанта.
— Так она еще и дикая, не знаю в кого. На парней и не глядит, ходит бука букой.
— Да ладно, не горюй, — вмешалась Виэни, — Хейзел вон у меня тоже скромница была, а сама видишь — и года после свадьбы не прошло, уже с почином! Ты кушай девочка, кушай, не слушай нас.
— Ас чего же ей не дичится, если ты ей ничего делать не даешь, — вставила словечко Ксанта. — Она у тебя рукодельница?
— Да, тут уж не жалуюсь, — гордо ответила Дарисса.
— Ну так и дай ей работу при храме. Поставь в мастерскую. Пусть около людей пооботрется. Поучится с другими ладить. А там прочие девчонки ее живо расшевелят.
— Так ведь маленькая она еще… — Дарисса сбилась и засмеялась. — А и то правда, попробовать разве?
За стеной захныкала безымянная еще малышка Хейзел, и молодая женщина вскочила, едва не перевернув стол. Все проводили ее одобрительными улыбками.
— Вот мне, бывало, свекровь говорила: «Куда бежишь! Пусть себе покричит. Баловницей вырастет!» — вспомнила Виэни. — А я все равно не могла совсем ее плач слышать — сразу хватала. А вот ведь выросла не хуже других. Сама вон теперь бегает.
^ — А у меня с первым еще хуже было, — поддакнула Дарисса. — Свекровь с матерью моей поссорились — каждая мне кормилицу сыскала. Пока разбирались, мне молоко в голову чуть не ударило. Мне его сцеживают, выливают, а ребенок орет — грудь у кормилицы не берет. Ну разобрались наконец, вроде стал сосать, только отощал уже, слабый стал, минуточку другую пососет и засыпает. Свекровка уже говорила «Не жилец!» А я один раз ночью проснулась — слышу плачет еле слышно, хныкает так, кормилица спит, не добудишься. Я лежу, у меня из глаз слезы текут, из груди молоко, ну я и взяла его к себе, а он сразу хвать сосок и зачмокал. Так по ночам тайком и кормила. А сама девушку в Венетту послала — к Ксанте. Ух, она меня тогда и отругала, когда явилась! Что ты, говорит, над ребенком мудришь! Головой думать не можешь, хоть грудь свою послушай! Потом дочек я уже с самого начала сама кормила…
В один из самых темных вечеров на изломе зимы по всему Прише-ламью чествовали повитух. Мужчин в тот вечер изгоняли из дома, а женщины собирались у той, что родила последней, ужинали в складчину, болтали о детях и одаривали повитуху. По счастью, обычай предписывал, что за столом должно быть не больше семи человек, а то никакая кухня не вместила бы всех женщин Венетты и Кларетты, которые с легкой руки Ксанты стали матерями. Так что эти вечера у жрицы Тишины были расписаны на много лет вперед.
Как обычно, засиделись допоздна, то есть до самой кромешной темноты, но в конце концов стали расходиться. Виэни и Хейзел хотели оставить Ксанту ночевать у себя, но та отказалась наотрез. «Дреки с Ингольдой будут волноваться. Я обещала, что вернусь сегодня же». Тогда в разговор вступила Дарисса. Она этой же ночью уезжала в Кларетту и рассчитывала к рассвету быть на перевале, но тем не менее во что бы то ни стало желала дать Ксанте двух своих слуг в провожатые. Ксанта в ответ только фыркнула:
— Ну вот еще, мода! Так посмотрят, что я с охраной хожу, в другой раз непременно ограбят.
Вышли они вместе, и Дарисса задержала подругу на крыльце.
— Я тебя попросить хотела, — сказала она. — Что скажешь, если я Для тебя и твоих куплю в Кларетте дом?
— Зачем? — изумилась Ксанта.
— Ну сколько уже тебе можно здесь жить? И люди тут грубые. А у нас сама знаешь — тепло, хорошо, спокойно. Я устрою так, что твоему Храму будет почет, какой тебе здесь и не снился.
— У вас пироги с рыбой не пекут, — отшутилась Ксанта. — А по правде говоря, Дара, ты же знаешь, я бы для тебя, что хочешь сделала. Но не могу. Не я решаю, где мне жить.
— Ну тогда… — Дарисса помедлила. — Не хотелось тебе в праздна настроение портить, только я вот что хотела сказать. Мне в этом году не удалось в вашем храме Дариссы свою Верховную жрицу посадить. И в храме Дея тоже к нам больше не благоволят. А черные близнецы Айд с Аэтой, сама знаешь, всегда тебя недолюбливали. Ты ведь так и не выбрала себе покровителя.
