Начало смеркаться — он поторопился. Шастать по городу ночью не рискнул бы даже он. Вот высится среди полуразваленных домов родная девятиэтажка, манит теплом и чистотой. У железной двери дежурит громила-охранник Игореша, один из бывших учеников. Узнал, улыбнулся, помахал рукой. Нет, ученики не бывают бывшими, как и учителя.
И вдруг из-за спины донесся женский голос:
— Олег Игнатьевич!
Пришлось обернуться: женщина. Невысокая, на вид лет сорок. Голубые миндалевидные глаза, на бледных скулах — румяна, глаза подведены коричневым карандашом. Чистенькая, можно сказать, свежая. За руку она вела смуглого мальчишку в синей вязаной шапке и драповом пальто, сшитом из шинели. Мальчишка дичился и втягивал голову в плечи, на его щеке красовался огромный кровоподтек.
— Мы знакомы? — удивился Олег.
Смутилась, потупилась… Нет, она все-таки моложе.
— Нет, но… У меня к вам дело. — Она глянула на мальчишку, тот шмыгнул носом и уставился на Олега без страха, скорее, обреченно.
В последнее время Олег старался не заводить знакомств, но эта женщина ему понравилась. Она словно вынырнула из прошлого — из того прошлого, где не было войны и скотства, возведенного в культ.
— Давно вы меня ждете?
Сказал и удивился — «вы». Так уже давно никто не говорит. Интеллигенция вымерла.
— Нет, минут двадцать.
Врет ведь! Руки вон посинели, хотя одета она довольно тепло.
— Как вас зовут?
— Вероника.
— Пройдемте, Вероника. Не на улице же дела обсуждать.
Заозиралась. Жалеет, что пришла.
— Не бойтесь… хотя вы правы. Людей надо бояться, но не меня. Идемте.
Охранник отпер железную дверь, поздоровался с гостьей уважаемого человека. Женщина поправила шапку, кивнула в ответ, мальчик промолчал.
Отсчитав привычные восемнадцать ступенек, Олег отпер дверь и жестом пригласил женщину. Замялась у входа, стянула сапоги. Мальчик тоже разулся, сунул портянки в латаные ботинки и напрягся, как зверек, ожидающий нападения.
— Не стоило разуваться, но раз уж… вот тапочки. Проходите. Нет, не туда, сюда, в кухню. И пальто снимите, у нас тепло.
На ней оказалось клетчатое платье с широким поясом. Старалась, лучшее надевала. Что ж за дело такое важное? Подумав, стянула шапку, и по плечам рассыпались белые волосы. Совершенно седые.
Мальчик босиком протопал в кухню и уселся на табурет, поджав ноги. Он напоминал нахохлившегося галчонка.
— Будете чай?
— Что вы, — прошептала женщина. — Мы на минутку… и вообще, неудобно, это ведь я с просьбой.
— Будете. — Олег сунул кипятильник в бутыль с водой, оседлал стул. — А теперь говорите.
— Вы ведь ведете секцию… учите детей. — Она сглотнула и заговорила быстрее: — Знаю, знаю, к вам сынки баронов ходят… Это дорого стоит, но я заплачу. У меня есть. Не смотрите так, правда есть!
Задумавшись, Олег почесал бровь, смерил взглядом мальчика.
— Он… видите какой. Его убьют за цвет кожи!.. — проговорила Вероника.
— Ну, знаете. Цвет кожи я менять не умею. Вы бы лучше с его отцом поговорили.
— Да какой отец в наше-то время…
— Восточные мужчины не бросают своих детей. Женщин наших используют, да…
— Но его мать вряд ли помнит, от кого он!
— Хм, а вы, простите… кто?
— Я его бабка! Мать… ой, говорить тошно.
— Ясно, извините. А мальчик-то в курсе?
— Он знает, и все равно — мама.
Забулькала вода в бутыли, Олег заварил лучший чай, придвинул чашку к мальчишке, выставил тарелку со сладкой лепешкой, нарезанной тонкими кусками.
— Спасибо, — сказал мальчик.
— Как тебя зовут, молодой человек?
— Леон, — вскинул голову, выдержал взгляд.
Странный мальчик. Черты лица европейские, но кожа смуглая, и волосы — цвета воронова крыла. Маленький взрослый. Ребенок без детства, с пеленок вынужденный драться за кусок хлеба, за право оставаться собой. У него и друзей, наверное, нет.
— Леон, а что ты умеешь делать хорошо?
— Читать, — мальчик шумно отхлебнул из чашки, обжегся, поморщился, — рыбу ловить на крючок и так… ну, накалывать. Крыс бить.
Олег вздохнул.
— Он совершенно здоров, — проговорила Вероника. — Просто на удивление здоров. Вы поймите… я женщина и не научу его выживать, потому что сама не умею.
Раскраснелась от тепла, подперла голову рукой. Теперь видно, что ей уже под пятьдесят: глубокие морщины на лбу и вокруг рта, слегка обвислые щеки, но глаза — ясные, умные, молодые. Удивительно, что она пережила голод и, барахтаясь в грязи, сумела сохранить… чистоту, что ли. И ребенка воспитывает, как раньше. Но сейчас так нельзя! Время другое! Мальчишка это понимает лучше нее.
— Вы согласны? — спросила она, по-своему расценив молчание.
— Он еще маленький…
— Сколько вы хотите? У меня есть, я не вру! — В глазах заблестели слезы.
— Мама, ну что ты! Пойдем, — воскликнул мальчишка, соскочил со стула и потянул ее за руку.
Олег вернул его на место.
— Да ты с характером, Маугли! Пусть остается. И вы оставайтесь, комната свободна. Куда вы на ночь глядя?
Вероника просияла и помолодела сразу лет на двадцать.
— Берете его?
— Беру. Но поймите, мне почти шестьдесят. Я прошел Афган и получил ранение. Сколько протяну — не знаю, но, клянусь, мне хочется посмотреть на волка, который вырастет из этого волчонка.
— Спасибо! Я… не знаю, чем вас отблагодарить. — Она упала на колени.
Мальчишка возмутился:
— Мама!
— Немедленно встаньте! — Олег помог ей. — Если бы все люди были как вы, мы бы так низко не пали.
* * *
Вооружиться было нечем. Вадим попытался отломать ножку стула, но она была прикручена намертво. Поэтому, когда дверь открылась, он просто прыгнул на врага. За горло его, за волосы, повалить…
Удар под солнышко. Дыхание сперло, Вадим повалился на пол, хватая воздух открытым ртом. Некоторое время он туго соображал, а когда более-менее очухался, понял, что ему заломили руки. Враг сидел сверху, держал крепко. Хоть бы повернуться, чтоб в рожу плюнуть перед смертью!
— Спокойно, спокойно, я сказал.
Даже не запыхался. Подготовлен. Что ж, Вадим попытался, и теперь остается только достойно умереть.
— Прекрати ты ерзать, пидрило!
— Сам…
— Молчать!
Рука у него была тяжелая. Вадим уже несколько раз пожалел, что ходил в фитнес-клуб, а не на карате. Придется смириться. Вздохнув, он прижался пылающей щекой к грязному полу.
