Я поспешно сглотнула слюну, потому что почувствовала себя виноватой, ведь это мое появление могло плохо сказаться на состоянии матери Розалин, однако чувство вины исчезло, едва успев появиться, и я вновь разозлилась. Мне было плевать на старуху, и я не могла сдержать гнева из-за того, что Розалин не пустила доктора к моей маме.
— Да, конечно, Розалин, я все понимаю, но мне нужно сделать в точности то же самое для моей мамы, — с вызовом произнесла я и повернулась к ней спиной, прежде чем она успела вымолвить хоть слово, после чего вихрем метнулась наверх. Когда дверь в кухню закрылась, я вошла в мамину комнату. Она спала, свернувшись клубком, словно в утробе своей матери.
— Мама, — тихонько прошептала я, опускаясь на колени и несильно дергая ее за волосы. Она застонала.
— Проснись, мама.
Она открыла глаза.
— Мамочка, тебе нужно встать. Я позвала доктора. Он внизу. Спустись к нему. Или как-то иначе привлеки его внимание. Пожалуйста, сделай это для меня.
Но она вновь со стоном закрыла глаза.
— Мамочка, послушай, это важно. Доктор сумеет тебе помочь. Она открыла глаза.
— Нет, — прохрипела она.
— Знаю, мама, знаю, ты очень сильно тоскуешь по папе. Я знаю, ты очень любила его и, наверно, думаешь, что жизнь больше никогда не будет лучше, но это не так, надо только постараться, и она станет лучше.
Мама закрыла глаза.
— Пожалуйста, мамочка, — прошептала я, и слезы хлынули у меня из глаз. — Ты должна сделать это для меня.
Заснув, мама снова задышала медленно и глубоко, а я стояла на коленях возле ее кровати и плакала.
С первого этажа до меня доносились приглушенные голоса беседовавших в кухне доктора Гедада и Розалин. В конце концов кухонная дверь отворилась, и я, вытерев слезы, опять потрясла маму, чтобы разбудить ее.
— Ладно, мама, он будет тут. Тебе надо всего лишь подойти к двери. Это все. Больше от тебя ничего не требуется.
Она испугалась, поняв, что мне удалось разбудить ее.
— Пожалуйста, мама.
Она была в замешательстве. Я выругалась и бросилась вниз, успев остановить Розалин, когда та уже открывала входную дверь.
— А, Тамара, я поговорил с Розалин и считаю, что твою маму лучше всего на некоторое время оставить в покое, но я вернусь, как только смогу быть ей полезным. Если захочешь позвать меня, вот моя карточка.
— Но я уже позвала вас, чтобы вы сегодня посмотрели мою маму.
— Это понятно, но мы поговорили с Розалин, и мне ясно, что это делать не обязательно. Тебе не о чем беспокоиться. У твоей мамы и вправду тяжелое время, но вряд ли у тебя есть серьезные причины тревожиться за ее здоровье. Уверен, ей надо отдохнуть, и тогда к ней вернется ясность мыслей, — по-отечески проговорил доктор Гедад.
— Но вы ведь даже не взглянули на нее, — со злостью возразила я.
— Тамара… — предостерегающе произнесла Розалин.
Доктор Гедад явно чувствовал себя не в своей тарелке, потом я увидела по его лицу, что он усомнился в своем решении, он как будто спрашивал себя: какие основания у него доверять или не доверять Розалин? И Розалин тоже это увидела, поэтому тотчас принялась действовать.
— Доктор, мы благодарим вас за то, что вы к нам заглянули, — ласково произнесла она. — Пожалуйста, передайте привет Морин и вашему сыну…
— Уэсли, — подхватил доктор. — И вам спасибо. Благодарю за чай и булочки. Я не почувствовал в них ни крошки соли.
— О нет, соль была в яблочном пироге, — подевчоночьи засмеялась Розалин.
И доктор Гедад ушел. Розалин проводила его и повернулась ко мне лицом, но я прошагала мимо нее, открыла дверь и громко захлопнула ее за собой. Пошла по дороге. На улице было тепло, и сладко пахло свежескошенной травой и коровьим навозом. Издалека доносился шум газонокосилки Артура, и этот шум мотора для Артура, сконцентрировавшегося на неотложных задачах, заслонял весь остальной мир. Слева, и тоже довольно далеко, я заметила сестру Игнатиус в бело-голубом одеянии посреди зеленого лугового пространства. Вся трепеща от ярости, словно в жилах у меня текла не кровь, а содовая шипучка, я бросилась к ней. Перед сестрой Игнатиус в траве стоял мольберт, и она вглядывалась в замок, поднимавшийся вверх примерно в четверти мили от нее, а прямо перед ней были лебединые озера в тени гигантского дуба. Солнце уже успело прогреть утренний воздух, и небо сияло голубизной, на которой не было ни единого облачка. Наверное, сестра Игнатиус настолько увлеклась своим занятием, что низко склонила голову к бумаге и проводила языком по губам, словно повторяя движения кисти.
— Ненавижу ее! — крикнула я, нарушив тишину и спугнув стайку птиц с ближайшего дерева, которые теперь торопливо перегруппировывались в небе, ища для себя другое укрытие. А я бежала и бежала в своих шлепанцах, не обращая внимания на порезы и уколы.
Когда я приблизилась к сестре Игнатиус, она не подняла головы.
— Здравствуй, Тамара, — весело произнесла она. — Сегодня прекрасное утро.
— Ненавижу ее! — крикнула я еще громче, встав рядом с монахиней.
Тогда сестра Игнатиус посмотрела на меня испуганным взглядом круглых глаз. Она торопливо покачала головой и замахала руками, словно, стоя на железнодорожных путях, пыталась остановить надвигающийся поезд.
— Да! Это правда! Я ненавижу ее! — безостановочно кричала я.
Сестра Игнатиус приложила указательный палец к губам и огляделась, как будто ей неожиданно потребовался туалет.
— Она отродье Сатаны! — не могла угомониться я.
— Ох, Тамара, — наконец-то вырвалось у монахини, которая в смятении подняла руки вверх.
— Что? Мне плевать, что Он думает. Пусть повергнет меня ниц. Боже, забери меня отсюда, я наелась здешней жизни досыта и хочу вернуться домой. — Меня скрутило от отчаяния, и я упала на траву. Потом долго лежала, глядя в небо. — Вон то облако похоже на пенис.
— Ох, Тамара, перестань сейчас же, — немедленно отозвалась сестра Игнатиус.
— Почему? Разве это обижает вас? — стараясь быть саркастичной, спросила я, желая причинить как можно больше боли всем окружающим меня людям, какими бы хорошими и добрыми ни были они по отношению ко мне.
— Нет! Ты напугала белку, — произнесла она с самым несчастным видом. Ничего не понимая, я выпрямилась и выслушала ее долгую страстную речь. — Я целую неделю пыталась приручить ее. Оставляла на тарелке еду, и вот она моя — она не соответствовала распространенным историям о белках и о том, что их невозможно приручить. К сыру она не прикоснулась, а, не поверишь, «Тоффи попс» пришлись ей по вкусу. А теперь она убежала и никогда больше не вернется, и сестра Концептуа съест меня заживо за то, что я взяла ее «Тоффи попс». Полагаю, ты со своим драматическим появлением довела бедняжку до инфаркта, — вздохнула она и, несколько успокоившись, повернулась ко мне: — Кого ты ненавидишь? Полагаю, Розалин?
