«Я смотрела, как ты едешь, и каждый раз мне хотелось закрыть глаза. Отвернуться от монитора и даже уши заткнуть. Но я не могла, я должна была оставаться с тобой, рядом, там, на вашей факин блади трассе, – сказала Крис. – Я люблю тебя, Поль. И ненавижу „Челлендж“. Честное слово, я буду терпеть до конца, пока ты не зачехлишь лыжи. Я счастлива уже тем, что ты не ходишь ваш сумасшедший, ненормальный скоростной. Но каждая твоя новая хард-слаломная трасса… Знаешь, мне даже не так страшно, что она может искалечить тебя физически – прости, конечно. Есть вещи хуже. Ты никогда не задумывался, что хард-слалом – этот огромный риск и эти большие деньги, за которые вы рискуете, вытравляет из лыжника все человеческое? Погляди хоть раз со стороны, как вы едете! Это уже не спорт, это война. Я смотрю на расстановку флагов и ненавижу тех, кто ее придумал. Каждый флаг ненавижу. Мне иногда кажется, что если вместо флагов поставить живых людей, вы и их посрубаете на корню. Как сшибают друг друга лыжники в „Ди Челлендж“. Извини, Поль. Вырвалось. Я просто очень тебя люблю».
Пришлось закрыть рот, чтобы не выглядеть совсем уж ошарашенным. Горнолыжники люди дико суеверные, хуже нас в этом смысле только летчики и спасатели. Никогда не скажем «последний раз съедем», обязательно «еще разок, и все». Раз пошли разговоры о том, как я езжу, и как меняет человека хард-слалом (и ничего он меня не изменил, ни капельки), значит, у бедной Крис всерьез наболело. Самое приятное – любимая меня поняла. «Ты не волнуйся, – улыбнулась она. – С тобой ничего не случится. Я знаю. Просто знаю. Ты вырос, Поль. А это лучшая гарантия от любых неприятностей. Поэтому я буду спокойно ждать тебя. Ждать того дня, когда ты примешь решение. Сама еще поезжу немножко. А потом… Будем просто жить, правда? Жить как все нормальные люди живут. И получать от этого дикое удовольствие…»
«Вот оно, – подумал я. – То, что называется „момент истины“. Решайся, Поль. Дерзай. Бери золото, и немедленно лыжи – в чехол, а Крис – под венец». С такими конструктивными мыслями я вышел на трассу – и поехал еще хуже, чем раньше, откатав Францию заметно ниже своего нормального «крейсерского» уровня. Однако меня не покидало ощущение, что это временный спад. Я накапливал силы для решающего броска на последних двух этапах. Обычно такого не бывает, да и не должно быть, нужно плавно наращивать темп, а потом, на пике физической и психической формы, выстреливать как из пушки. Но я чувствовал: происходящее со мной естественно. Организм адекватно оценил свои возможности и боялся раньше времени перегореть. Мы с ним нацелились завершить сезон с золотой медалью в зубах и были полны уверенности не упустить свой шанс. Именно под занавес, когда фавориты устанут рвать жилы, я поеду в полную силу. И либо в Гармишпатер… уффф… – Гармишпартенкирхене! – либо в Кице золото будет мое. Жаль только, что Машка расклеилась. Красивее золотого дубля отходной для «челленджера» не придумаешь. А я ведь на самом деле собрался уходить. И очень хотелось, чтоб случился у меня на прощание с большим спортом круг почета. Будто в том самом ярком и красочном сне.
Проклятый сон! Я ведь знал, что он сбудется. Но мне и в голову, в дурацкую мою умную башку не приходило, насколько жесткой окажется стыковка с реальностью.
Сжатая до упора пружина начала раскручиваться в Шладминге. За пару дней до старта меня поймал Генка, совершенно затурканный и очень злой. То есть смотрел-то он как всегда молодцом, на то и психолог, работа такая, но меня ему не провести, слишком давно знакомы. Да и специалист он так себе. В противном случае команде не удалось бы его разжевать и проглотить, вобрать в себя, поставить на одну доску с лыжниками (это мое тогдашнее мнение, гораздо позже я сообразил, что именно из такого погруженного состояния Генке было сподручнее рулить нашими эмоциями). Короче говоря, он отловил меня в спортзале, где я блаженно разгружал позвоночник, болтаясь сосиской на турнике, и завел со мной нудную беседу на отвлеченные темы. Я висел и пытался сообразить, к чему мужик клонит. Догадался, спрыгнул вниз, и прямо спросил: «Геннадий, ты в своем уме?» – «То есть?» – очень натурально удивился Генка. «Ты же знаешь мои обстоятельства. Ну и какого черта тебе взбрело в голову выяснять, способен ли Поль, влюбленный по уши в другую женщину, переспать с Машкой?» Все-таки умный я. Генка немного подумал и сказал: «Только по лицу не надо, я им работаю». Мы вместе от души посмеялись. «Что, плохи дела? – спросил я. – Ты учти, Ген, мне эта красавица нужна позарез. Строго между нами, я могу на ближайших этапах довольно красиво выступить. Но чтобы получилось действительно красиво, нужен круг почета. Нужен дубль. Есть хоть малейший шанс как следует Марию раскочегарить, только без постельных сцен?» Глаза у командного психолога стали вовсе тоскливые. «Понимаешь, она сейчас что-то решает для себя… Очень важное. Поэтому и ездит плохо. Но когда она все окончательно решит, то просто уйдет из команды. Вообще. Поль, она ведь здесь только из-за тебя. Ты для нее важнее лыж». Я не удержался и ляпнул: «До сих пор?!» Последние год-два мне казалось, что Машкина влюбленность несколько поослабла. Стала больше привычкой, нежели действительно острым желанием близости. Не мешала ей хоть как-то строить личную жизнь. «Она уйдет и погубит блестящую карьеру. В будущем сезоне ей для золота понадобился бы ящик». – «Это тренер говорит?» – «Это я говорю». – «И что же делать?» Генка принялся вздыхать и прятать глаза. По его словам выходило, что он не может снять Машкину зависимость от меня, это нечто на уровне влюбленности в киноактера, недосягаемого, но желанного – может пройти только само или перебиться более сильным чувством к реальному человеку. Такого человека в Машкиной жизни пока не случилось, а вот иллюзии уже начали рушиться…
Насчет человека я был в курсе. Марии исполнилось семнадцать, когда она явилась на сборы какая-то другая, не такая, как раньше. «Ага! – Илюха по-собачьи вывалил язык и тяжело задышал. – Наша Маша поломала-таки себе целку. Ну и дурак же ты, Поль! Такой случай упустил…» Я очень сильно дал ему по шее. Не за себя – за Машку. Ударил гораздо сильнее, чем хотел, даже сам удивился. После такого зачина обычно случается титанический мордобой. Вместо этого на наше счастье из-за угла случился тренер. «Чего на полу валяешься? – спросил он Илюху, глядя куда-то мимо и думая о своем. – Пойдем-ка, там на разгрузке людей не хватает. И ты, Павел, не рассиживайся. Бери в мастерской набор торцевых ключей, надевай лыжи и дуй к нижней опоре подъемника. На всякий случай захвати нормальную обувь». Тренер был еще молодой и очень заботливый, старался все предусмотреть. Не скажи он про обувь, мне бы пришлось тяжко – подъемник так и не запустили, а карабкаться полтора километра вверх в профессиональных горнолыжных ботинках то еще развлечение. Зато я с чистой совестью полдня болтался у нижней опоры и имел время подумать.
Вспомнить, например, как это было, когда мы с Машкой столкнулись на безлюдном вещевом складе и принялись яростно, до одури целоваться. Стоило мне только захотеть, я взял бы ее прямо там, на сваленных в кучу матрасах, и она, а не другая, была бы у меня первой… И конец. Гроб. Вся распахнутая мне навстречу, радостно отдающаяся и требующая взамен меня без остатка, Мария застряла бы в моей жизни как кость в горле на долгие годы. Я просто не смог бы выпутаться – благодарный за любовь, но не любящий по-настоящему сам. Это страшное дело, когда девушка тебя всерьез, от души хочет, безо всяких обиняков. Это вам не «может быть надо бы и хорошо бы вроде бы… ой, мама!» – то, от чего я, честно отыграв свою роль в течение двух летних месяцев, сбежал и был на прощанье без особого сожаления поцелован в щечку. Нет, увы, на молодое искреннее чувство невозможно хотя бы не попытаться ответить. Это чувство прет изо всех дыр, обтекает тебя и захватывает, и на какое-то время ты даже можешь вообразить, что тоже действительно любишь. А потом? Я откуда-то знал, что будет после. Если выражаться по-мужски скупо и конкретно, понимал, что Мария с меня очень долго не слезет. А я ведь ее обожал. Машка уже тогда была мой верный боевой товарищ – она съезжала лучше всех девчонок, я – лучше всех парней. Мы целили во взрослую сборную, наша генетически заложенная тормознутость еще не вылезла наружу так явно, до поры до времени перевешенная молодостью лыжников и амбициями тренеров. Это потом будет все плохое – и ощущение своей второсортности, и отбор в «челленджеры», и один долгий-предолгий вечер, когда мы с Машкой танцевали на открытой веранде, и с моря дул легкий бриз, и я почувствовал: теперь – можно. Но совсем не нужно.
