И эта туда же.
— Она купается там на все четыре фазы луны, — со знанием дела заявила Люси Надсен, — и на полнолуние, и на четвертинки.
У моей несчастной сестры Мины совсем аппетит пропал, мне даже ее жалко стало, нельзя же так реагировать на любую светскую болтовню.
— Какие еще такие четвертинки? — вытаращилась Мина.
— Хватит чепуху молоть, — сказала наконец умная Колли Биррит. — Всякое колдовство носит научное обоснование, еще никто ни разу не застал Гельхиадиху на месте преступления, все только сказки друг другу про нее рассказывают.
И мы все ненадолго замолчали, эстетично поднося к губам чашки с горячим чаем и старательно обдумывая, кого бы еще сегодня как-нибудь поддеть.
Даниэль сидела в отдельном кресле, подносила к губам чашку с горячим чаем и делала вид, что рассматривает журнал по ведению домашнего хозяйства. Есть такие тонкие натуры, которые ничего не едят ни на людях, ни наедине с собой. Они — эфир, мираж, неопределенность.
И их никогда не интересуют ни сплетни, ни мнение других людей. Ни уж тем более — журналы по ведению домашнего хозяйства.
Я попыталась немного подумать о том, зачем же тогда это все здесь и сейчас. Эта комната, столы, горячий чай, жующие рты, такая толстая Люси Надсен со своими булочками, такая тонкая и наблюдательная я, и эфемерная Даниэль, делающая вид, что она такая же, как все. Как тут вдруг кто-то сделал погромче звук телевизора.
И мы опять увидели его.
Его снимали в аэропорту, едва ли не у трапа самолета. Ветер трепал его непослушные волосы, солнце светило ему прямо в глаза. Он, как обычно, куда-то улетал или откуда-то прилетел.
— Это наш известный не только у нас писатель, — сообщило местное телевидение.
Марк Роснан всегда выглядел эффектно. Темные волосы, синие глаза. Он носил светлые костюмы и рубашки. Запонки, галстуки, все как надо, он был идеален всегда.
Марк Роснан улыбнулся, и все встало на свои места. Журналисты окружили его тесным полукольцом.
— Марк Роснан, — спросили журналисты, — вы сейчас пишете что-нибудь?
— Я всегда что-нибудь пишу, — сказал Марк Роснан.
— А просто так жить не можете? — ехидно спросили журналисты.
— Нет, — покачал головой Марк Роснан, — просто так не могу.
— Это будет роман?
— Да, роман.
— А прочему у вас такие небольшие романы?
— Потому что я не имею права утомлять читателей.
— Своей неукротимой фантазией?
— Да, неукротимой фантазией.
— А почему вы так долго пишете свои короткие романы?
— Потому что это очень нелегко, — улыбнулся Марк Роснан.
— Ваши произведения — граненые алмазы. Как вам удается достигать такого совершенства прозы?
— О совершенстве моей прозы будет судить время, а я просто отвечаю за каждое свое слово.
— Каждое ваше слово должно быть отточено, как алмаз?
— Что-то в этом роде, — улыбнулся Марк Роснан.
— Ах! — сказали все мы, нежные и впечатлительные телезрительницы, потрясенные очередной встречей со своим кумиром.
И кумира пригласили на посадку.
Нам еще показали, как он поднимается по трапу, а затем он скрылся в самолете. Но мы все точно знали, что он обязательно вернется, он непременно прилетит.
— Какой он все-таки прелесть, — сообщила нам толстая Люси Надсен, как только пришла в себя.
— Это самый интересный мужчина во всем мире, — сказала первая красавица класса Лили Найт.
— Это самый умный писатель на земле, — заявила отличница Колли Биррит, поправив на переносице очки.
Даниэль была единственная, кто так и не взглянула на экран телевизора. Она продолжала листать толстый журнал по ведению домашнего хозяйства.
И только когда мы окончательно поделились впечатлениями о самом замечательном человеке во всей нашей галактике и смогли спокойно приступить к вкусной еде и повседневным мыслям, Даниэль наконец-то закрыла журнал и отставила чашку с давно остывшим чаем на ближайший столик. Она подняла глаза и встретилась со мной взглядом.
И я поняла все. И то, что ей даже не надо было смотреть телевизор. Ей не надо было ничего ни говорить, ни знать.
Потому что она и только она была частью этого самого умного, таинственного, неповторимого и самого замечательного человека в мире.
И об этом прекрасно знала она. И, быть может, уже догадывался он. И теперь точно знала я.
Как-то я сказала своей сестре Мине:
— Марк Роснан — это неразгаданная тайна нашего города.
На что Мина сказала:
— Нет, это Гельхиадиха — неразгаданная тайна нашего города.
— Это почему?
— Твой Марк Роснан весь как на ладони, все, о чем он думает, можно прочесть в его произведениях, а что на уме у нашей Гельхиадихи, это действительно очень интересно.
Я рот так и раскрыла, ей, видишь ли, о чем думает Гельхиадиха интересно.
— Твоя Гельхиадиха еще ничего уникального не сделала, — сказала я.
— А твой Марк Роснан с места никогда не сдвинется, чтобы кого-то полюбить, — сказала она.
— Но так не бывает.
— Бывает.
— Марк Роснан однажды совершит такой безумный поступок, который удивит весь город.
— Марк Роснан будет сидеть в своем доме и ждать, пока счастье само не постучит к нему в окно. И ни одна женщина в этом городе не увидит в его руках волшебную коробочку с кольцом.
— Наверное, какой-нибудь внучатый племянник Гельхиадихи увлечет тебя куда больше, — сказала я.
Мина раскрыла рот.
— С чего ты взяла, что у Гельхиадихи есть племянник? — удивилась она.
— Ну должен же у нее быть хоть кто-то из родственников. Однажды в город приедет какой-нибудь ее внучатый племянник, и в нашей жизни настанет время больших перемен.
— Ну не знаю, — протянула Мина, — в жизни, конечно, все бывает, но чтобы у нашей Гельхиадихи были какие-то родственники?
Через несколько дней мы с Миной поливали наш палисадник. В природе наступила большая жара, и мама сказала, что скоро завянут не только ее любимые розы, но и наши семейные фикусы. И строго-настрого предупредила, чтобы мы не вздумали лениться и вышли на улицу, а не заливали бедные растения из окна второго этажа.
Как я уже говорила, наш дом находится рядом с домом Гельхиадихи. Правда, между нашими оградами пролегает дорога — широкая, асфальтированная, она плавно переходит в пологий каменный берег, а затем постепенно уходит прямо в реку. Интересно, зачем? Глупое место.
