– Не надо бояться! – возразил Илья.
– Глупый. Меня бояться, меня! И тебя.
– А-а… Ну, я попробую, – согласился Илья.
– Помогайте ему, – велел князь гридням.
Солового общими усилиями отвязали от саней и усадили на них. Илья освободил ему пасть. Волот мучительно закашлялся.
– Ишь ты, прямо по-человечески, – заметил князь. – Вот же тварь.
Поднять великана, чтобы все оценили его вышину, не смогли – ноги, видно, совсем отнялись, Соловый падал. Но даже сидя он был ростом с Илью. А уж шириной…
Илья тихонько свистнул. Волот приоткрыл глаз и вдруг глянул на своего мучителя с такой бешеной злобой, что Илья едва не попятился. И свистнул еще.
– Затыкай уши, княже.
Князь послушно сунул руки под шапку.
Соловый опять закашлялся, сплюнул, негромко ухнул, глухо, но так, что эхо прокатилось по крышам.
– Давай-давай! – прикрикнул князь.
Илья свистнул как надо, по-лешачьи. И Соловый не выдержал, ответил.
Волот издал дикий вопль, от которого вскочил даже пьяный под столом и полопались окна в тереме. Бояре полезли на забор, в страхе отшатнулись гридни, а митрополит упал на ровном месте.
Соловый визжал и улюлюкал. Он пытался вскочить с саней и попереть на Илью. Но рухнул на колени и так остался стоять, раскачиваясь и мотая головой. С его мясистых губ летела пена. Теперь он только шипел.
– Слыхали? – спросил князь, оглядываясь. – Эй, а куда вы все?..
Посмотрел, как поднимают митрополита, и вроде бы остался доволен. Щелкнул пальцами, чтобы поднесли вина. Жадно выпил.
Подошел Добрыня.
– Теперь голову с плеч – и кончено дело, – сказал воевода. – Довольно тварь бессловесную мучить, веселиться пора.
Илья согласно кивнул.
– Прямо не знаю, – пробормотал князь, утираясь рукавом.
Илья и Добрыня, разом повернув головы, недоуменно уставились на него.
– Ну да, кричит, – объяснил князь. – И на черта похож. А на человека тоже похож. Разъясни, отец Феофил.
Митрополит был уже тут как тут.
– Трудный вопрос, сын мой. Я как раз говорил храбрам – существо это может вести свой род от одного с нами корня. От первого человека, созданного Господом. Мы все очень разные, ваша кожа бела, а моя смугла. А сколько удивительного народу приходилось мне встречать – и шестипалых, и волосатых, знал даже одного мальчика с хвостиком… И вот еще пример – бывало ли, чтобы ослица или коза понесла от человека?
– С этим мы боремся! – строго заявил Добрыня.
– …А от панов женщины беременеют.
Илья потупился и шевельнул бородой – закусил губу.
– Повторяю – что теперь, крестить эту тварь?! – воскликнул Добрыня.
– Не знаю, – уклончиво ответил митрополит.
– Так он – кто? – захотел прямого ответа князь, тыча пальцем в Солового.
– Не знаю. Но есть мнение, что пан, йотун, леший, орк, как его ни называй – просто дикий человек.
Добрыня оглянулся на безучастного волота.
– Дикий человек?! – рявкнул воевода, наливаясь кровью. – Да это я дикий человек!!! На, погляди! Это мы с Урманином дикие! Хочешь, покажем, какие?!
– Полегче, а? – буркнул князь.
Толпа приглашенных, держась в отдалении, колыхалась. Никто не понимал, о чем спор. И кажется, сам князь не вполне сознавал, чего ему надо.
– Чего тебе надо? – резко спросил Добрыня.
Князь виновато поглядел на воеводу и совсем по-детски, как в те времена, когда Добрыня был ему дядькой, сказал:
– Боюсь греха.
Добрыня воспринял княжий ответ тоже не по-взрослому. Схватился за голову и, бормоча: «Ох, только не это опять, что угодно, только не это…», – ушел к столам. Перед ним испуганно расступались.
Митрополит старательно отворачивался от князя, чуя, какую невкусную кашу заварил своими рассуждениями. Князь уже отказывался казнить разбойников, говоря, что это не по-христиански. Находило на него временами, чем дальше, тем чаще, особенно под медом.
Он не метил в святые, просто был далеко не молод, устал, и многочисленные прошлые грехи, пускай усердно замоленные, его тяготили. А грехи за ним числились не простые – страшные, княжи. Бог ему, может, простил, зато сам он год от года все больше мучился и новых грехов боялся.
Особенно под медом.
Толпа встревоженно перешептывалась.
Добрыня жадно пил вино, запрокинув кувшин.
Князь мучился.
Митрополит страдал.
Озадаченный Илья чесал в затылке.
Соловый все стоял на коленях, пуская слюни.
И тут до Ильи дошло, что творится.
– Ага, – сказал он. – Ну, раз так… Ладно.
Он шагнул к Соловому, знаком показал гридням, чтобы отодвинулись. Взялся за меч. И легонько свистнул волоту.
Соловый чуть приподнял голову, чтобы посмотреть на храбра. Шея волота от этого почти не вытянулась, слишком мало ее было, шеи. Снести голову Солового в один удар Илья не смог бы.
– Ты что?! – возопил князь. – Ты!!!
Илья рубанул слева направо, продернул лезвие на себя – Соловый, хрипло захлебываясь, начал падать, – взмахнул мечом и ударил вновь, справа. Тяжелая голова волота сползла ему под ноги, а тело, выхлестывая кровь, медленно завалилось на бок и гулко рухнуло.
Мертвая тишина стояла на дворе, только князь хрипел и сипел не хуже волота в бессильной злобе.
Илья нагнулся, обтер меч о желтоватую шерсть, убрал в ножны. Поднял голову Солового, поклонился князю и пошел в толпу, кого-то высматривая.
Лука Петрович попятился от него, забрызганного кровью, выставив перед собой руки.
– Я ведь обещал, – сказал Илья, бросая голову Луке.
– Да что же это?! – вскричал в отдалении князь. – Да как посмел! Без моего позволения!
Илья подошел к столу, взял кувшин и осушил до дна в два глотка. Утерся. Подмигнул Добрыне.
– Ну ты силен, брат крестовый, – сказал тот.
Илья схватил кувшин побольше, сунул его под мышку и, раздвигая плечом бояр, направился к забору.
– …И обедню испортил! – разорялся князь. – Да ты кто?! Что себе позволяешь?! Эй! Взять его! И в поруб! На хлеб и воду! Не-на-ви-жу!!!
Илья прыгнул, одной рукой подтянул себя на забор. Посмотрел, как лениво – зная, что не успеют, – бегут к нему гридни и стража. Прислушался к сдержанному одобрительному хохоту знати.
– Куда?! – кричал ему князь, топая ногами.
Илья, сидя на заборе, отхлебнул из кувшина.
