– Да уж было! – Василий приосанился.
Илья легонько усмехнулся в бороду. Киевские дружинники тщеславны, лучший способ воодушевить их – напомнить, что они не такие, как все. Не глупеют от страха, а звереют. На Руси, где совсем недавно каждый мужчина был воин, да и сейчас не всякого смерда запросто уделаешь, заслужить славу храбра особенно почетно.
– Ну тогда убирай лук, хватай бабу! – сказал Илья.
Баба успела слегка примерзнуть, братьям пришлось сильно дернуть ее за обе ноги, чтобы с хрустом сдвинуть. Они проволокли ее несколько шагов, и Лука вопросительно оглянулся на Илью.
– Только вдвоем, тяжела больно. Это каков же у нее мужик?
– Солов шерстью и здоров человечину жрать. Увидим скоро.
Илья прислушался. В лесу было тихо – вряд ли кто-то сразу выскочит.
Он сунул лук в налучье, ухватил «девку» одной рукой за обе лодыжки сразу и зашагал к лесу. Позади братья волокли бабу, пыхтя и бормоча под нос разные слова.
Проходя мимо Перуна, Илья дал ему крепкого пинка. Идол со стоном покосился.
Петровичи на идола дружно харкнули.
Илья никогда не рушил языческих святынь. Прежняя вера русов не задевала и не оскорбляла его. Она была не так уж проста, кстати. И совсем не глупа. Она смыкалась с другими верованиями теснее, чем могло показаться на первый взгляд. Отец Ульфа чтил бога Тора, чьим славянским отражением был Перун. И христианское имя самого Ильи было в честь громовержца. При желании он мог бы увязать в уме: Тор-Перун-Илия, как все близко! Но вот этому уродскому Перуну-Соловому он с удовольствием врезал и от имени Тора, чей знак носил на шее, и от Илии, чей христианский крест висел там же.
Волоча безголовые тела, они вышли из рощи и встали у кромки леса. Под крайними деревьями слегка намело, в одном из сугробов отпечатался жуткий разлапистый след.
– Вот так ножка… – протянул Василий. – Страшнее медведя.
– Ага. – Лука кивнул. – Не хотел бы я с ее хозяином повстречаться…
И осекся.
– …А придется, – заключил Василий.
– Бросай ношу, затыкай уши! – скомандовал Илья.
И звонко, с переливом, свистнул.
Они вернулись в рощу. Походя Илья еще раз наподдал идолу. Тот снова взвизгнул мерзлой деревяшкой и едва не упал – вкопали его еле-еле.
Илья огляделся. Пожевал бороду и увел братьев дальше, за дубы.
– Так, – сказал он. – В самый раз. Тут будем. Тащите сюда шубы свои, ляжете на них. И сбрую возьми, Лука. И будем ждать.
– А если нечисть не выйдет из леса засветло?
– Выйдет, – пообещал Илья.
Другого ответа у него просто не было – что делать, если волоты не клюнут на приманку, он пока не придумал.
Братья отправились к развалинам села, Илья прошелся от дуба к дубу. Да, он выбрал правильное место. Не близко к приманке и не слишком далеко. Ветра нет, Соловый не найдет засаду верхним чутьем. А царапнуть его стрелой отсюда милое дело.
Не убить бы ненароком…
Он насторожился. Есть! В лесу что-то происходило. Лес отозвался на призыв храбра. Там ходили осторожно от дерева к дереву, принюхиваясь и прислушиваясь. Илья встал за дубом, потянул из-за спины лук и выругался. Всегда так с этими Петровичами: когда надо, их нет, а когда не надо – вот они, и никакого спасу! Еще сейчас прибегут, тяжело дыша, громко топая и бряцая железом, спугнут добычу.
– Дядя! – позвали от села почти шепотом.
Илья едва удержался, чтобы не взреветь от злобы. Показал рукой Миколе: конец тебе, парень. И Петровичам: идите в засаду как можно тише. Чуть выглянул из-за дуба. Волоты приближались, они могли появиться в любой миг, а Илья еще ничего не успел никому объяснить.
Микола принес ремни и вожжи.
– Зачем ты здесь?! – прошипел Илья.
– Испугался. Ты все не зовешь, не зовешь… Я и прибежал взглянуть, как ты тут. Подумал…
– Думать не твое дело! Ляг за дерево и чтоб не высунулся! У-у, я тебя! Выпорю потом.
– Как скажешь, дядя, – согласился Микола.
Подошли взъерошенные Петровичи. Без шуб.
– Сам не выпорешь наглеца, я его выпорю! – шепнул Василий. – Мало того что старших не слушает, еще и распоряжаться вздумал! Не так идешь, не то берешь… Вот этими самыми вожжами надеру по мягкому, ей-ей!
– Вожжи для волота.
– Чего?..
– Слушайте, братья. Я попробую Солового взять живьем. Ваша забота – малые его. А он мой. Если сам под булаву подставится – не бейте по голове.
– Ну-у, Илюша… – протянул Лука. – Ну и ну.
– Вы малых старайтесь застрелить насмерть, а я Солового подраню слегка, чтобы разозлился и в драку полез. Теперь становитесь за тот дуб. И тихо! Посматривайте на меня, ждите, когда лук подниму, стрелять будем все вдруг. Ну, с Богом!
Братья перекрестились и убрались на место. Им затея Урманина совершенно не нравилась, это было видно.
Только Микола глядел на Илью восхищенными глазами.
Как всегда.
* * *
В молодости Соловый был, наверное, золотистым. С шерстью длинной и мягкой, волнистой, как у козла. Один грек рассказывал Илье, будто много веков назад воины его народа ходили в Колхиду добывать прекрасные золотые шкуры. Удавалось это только самым отважным и сильным.
Еще бы.
Соловый не шагнул из леса, он вытек. Одним длинным мягким движением. Остановился, повел ноздрями, принюхиваясь.
Илья оценил рост волота, размах плеч – и похолодел.
Нет, он не испугался. Но у него просто не было под рукой ничего, чем можно зашибить это… Это.
На всякий случай Урманин перекрестился и мысленно пообещал Господу, что будет хорошо себя вести.
Вслед за Соловым выпрыгнули его сыновья. Бурый и рыжий. Тоже крупные, но не так пугающе. Ну, немного побольше Ильи. Ничего страшного. А вот старый волот превосходил храбра на две с лишним головы вверх, да вширь едва не вдвое. Подумать было боязно, насколько он тяжел и силен. Ужас волосатый цвета свежеободранного дерева.
В глаза Илье бросился Перун, и храбр пожалел, что не вломил идолу лишний раз. Вылитый Соловый.
За соседним дубом страдали Петровичи. Их слегка трясло. Илья старался не замечать этого. Его радовало уже то, что не слышно Миколы. Парубок, едва углядев волота, замер, не дыша. Предвкушал зрелище – как это чудо лесное будут бить.
А действительно – как?!
Соловый медленно пошел вперед, к лежащим на снегу телам. Рыжий и бурый обогнали его, забегали вокруг безголовых, раздалось негромкое лопотание. Соловый присел на корточки рядом с «мамашей», потыкал ее пальцем. Взял за руку, поднял, уронил. Он тоже что-то бормотал себе под нос – бур-бур-бур. Потормошил «девку». И вдруг заскулил высоким голосом, будто оплакивал погибших, едва не по-человечьи.
