– Мы уже довольно знаем, – отрезал Илья. – Ну, полезли внутрь.
Внутри все было поломано и перевернуто вверх дном. Не уцелело на первый взгляд ни единой лавки. Открытая дверь и дыра в крыше давали достаточно света, чтобы понять, насколько заляпаны кровью стены и пол. Кое-где валялись обрывки одежды. Прямо над дверью торчал из бревна глубоко вбитый широкий лесорубный топор.
– Промазал смерд… – сказал Василий. – Жаль.
Он попробовал вырвать топор. Не получилось.
– Отойди от двери, свет застишь, – буркнул Лука, щуря глаза. – Тела где? Ни огрызка не видать.
– Утащили к лесу, сожрали там. – Илья ушел в глубь двора и сразу потонул в сумраке. – Посмотрю-ка кладовую. Не ходите за мной, вам темно будет, угостите еще по затылку сослепу…
– Не очень-то и хотелось, – сообщил Лука.
– В кладовую или по затылку? – съехидничал Василий, лениво дергая топор.
– Надо было огня взять, – сказал Лука. Подошел к брату, отодвинул его от двери, взялся за рукоятку топора и легко выдернул его из бревна.
– Силён, – оценил Василий.
Тихонько свистнул Илья. Братья поспешили к нему.
Невысокая кладовая, пристроенная ко двору вдоль стены, оказалась наполовину забита сеном. Под застрехой виднелись узкие щели, через которые скупо пробивались солнечные лучи. На полу валялись ломаные полки, битые горшки, обрывки берестяных туесков, какая-то ветхая драная мешковина, части конской упряжи.
– Осмотритесь, – сказал Илья. – Ночью здесь будете. В сено зароетесь, хорошо переночуете. Только спите по очереди, я проверю. И следите за этими щелями под крышей.
– Ты главный, – отозвался Лука.
– О вас же забочусь. Пошли отсюда, избушки смотреть. Василий, ступай к реке, помаши нашим, чтобы подтягивались. Только не кричи. Да, голову эту оторванную спрячь куда-нибудь.
Жилища местного люда, убогие полуземлянки, оказались в разной степени разорены, но как-то вяло, не по драке. Судя по всему, сначала избушки были поспешно брошены, а потом в них возился некто большой и неповоротливый.
– Ты прав, – сказал Лука. – Все прятались на постоялом дворе. А куда им было деваться… Но ведь это случилось не в один день. И не в одну ночь. Их тут неделю ели, если не больше…
Он стоял на улице, глядя в сторону девяти дубов священной рощи. Рядом встал Илья, уперев руки в бока. Лука Петрович сразу показался высоким, но очень тонким, каким вовсе не был.
– Почему местные не бежали все сразу? Кто-то ведь попытался… – думал вслух Лука. – Не догадались, что будет? Или так держались за свою волю? Не хотели звать дружину на помощь, боялись попасть в вотчинники? А? Не понимаю.
– Они были сильно напуганы, – сказал Илья.
– Я, знаешь, тоже иногда пугаюсь, – сообщил Лука доверительно. – Но не дурею от страха, а выход ищу.
– Вот поэтому ты храбр, а они… Просто люди.
Лука горделиво надулся и выпятил бороду.
На берегу фыркали кони и вполголоса переругивалась челядь.
– Займись кострами, – попросил Илья. – Дырку в крыше надо заделать по-быстрому. Так… По-моему, всё. И проследи, чтобы сильно не шумели.
– Ты пробовал развалить дом без шума? Хотя бы такой маленький?
Илья почесал в затылке.
– Вот пускай твои и попробуют, – сказал он после некоторого раздумья. – А ты проследи.
– Ну-ну… Костры как часто класть?
– Как можно чаще. На две дюжины шагов, не дальше. И нужен запас дров на вторую ночь.
– Мы так все село раскатаем, – заметил Лука неодобрительно. – Один двор с кладовой останется.
– И хорошо. Меньше места оборонять проще.
– Жалко… – протянул Лука.
– Твое село, что ли?
Лука рассмеялся.
– Ну ты даешь, Урманин. Как сказанешь – и возразить нечего. Поддел меня, поддел…
– А кто говорил, что я глупый? – Илья хитро прищурил один глаз.
– Я не говорил!
– Ты говорил, – сказал Илья. – Но это было давно.
* * *
Булава у Ильи была в руку длиной, не его руку, конечно, а простую человеческую. Навершием служил железный куб с тупыми шипами на четырех сторонах. Надежное оружие, совсем простое, и не скажешь, что знаменитого храбра. Давным-давно, по молодой глупости, Илья заказал себе булаву много длиннее и тяжелее обычного, которую выкинул после первого же серьезного боя. Эта дура могла размазать врага в кровавую юшку с одного попадания, от нее не было спасу ни щитом, ни броней. Но, увы, булава-великанша таскала Илью за собой, закручивала, вынуждала приноравливаться к своему весу, рассчитывать все движения на несколько ходов вперед. А Илья привык быть самым быстрым, действовать по наитию, бить в слабое место, едва оно откроется, уходить из-под удара, когда противник уже уверен, что тебе конец. Да, Урманин представлял собой очень большую цель. И в пешем бою его ноги перемещали огромное тело не так споро, как хотелось бы. Зато Илья почти не чувствовал веса оружия и брони. В двух кольчугах, шлеме, с топором и булавой, он мог вертеться на месте ловчее всех. И даже иногда невысоко подпрыгивать. Еще очень помогала длина рук. И наконец, Илье было достаточно ударить человека один раз. Ударить чем угодно. Недаром Лука Петрович сказал брату: «А он дерево сломает и тебя по репе треснет…» Лука однажды это видел.
Сейчас пальцы Урманина стиснули рукоятку булавы так, будто хотели сломать ее.
Илья стоял посреди священной рощи, уставившись пустыми глазами на Перуна. Это был совсем новенький идол, наспех вытесанный, неглубоко вкопанный, измазанный кровью.
Здесь вообще кровью было измазано все. И повсюду валялись начисто обглоданные кости. Илья догадывался, почему на девяти дубах не висят кишки, – их подъели.
В лес уходили следы, множество следов. От ног и от волочащихся тел. Прямо рядом с сапогом Урманина в окровавленном снегу отпечаталась ступня, похожая на человечью. Почти вдвое больше, чем безразмерная нога Ильи.
Перун скалился Илье в глаза. Перуна вырубили топором и быстро дорезали ножом. У Перуна были клыки волота, остроконечные уши волота, круглые маленькие глаза волота, растопыренные ноздри волота. Пока его не окропили кровью, свежеобтесанное бревно было светлым, почти золотистым.
Перун был Соловым.
…При свете дня, когда нажравшаяся человечины нечисть отсыпалась в чаще, сюда пришли люди. Выдолбили в мерзлой земле яму. Воткнули идола. Спели ему, сплясали перед ним, вознесли к нему мольбу. А потом? Перерезали горло ребенку? Бросили к ногам Перуна шкуру и на ней быстро по очереди вошли в дрожащую от холода девку, после чего срубили ей, уже бесчувственной, голову – может, тем самым топором? Или в таких случаях положено отдавать девку Перуну непорченой? Значит, сразу топором по шее? Все это не могло помочь никак. Могло только подарить людям надежду. И они надеялись. До следующей ночи…
