– Фолкленды-то при чем? А Хусейн вообще козел. Ну его.
– Тогда за Вьетнам! – предложил Кучкин.
– А вот за Вьетнам я согласен. И за то, что со вторым фронтом тянули, и за интервенцию в восемнадцатом году. О-о, ты еще забыл блокаду Кубы. А кто Че Геваре руки оттяпал?!
– И нашу Аляску прикарманил!
– Блин! – заорал вдруг Рожнов. – Они же, гады, Леннона убили!
Аллен сносно понимал по-русски и издевательство терпел стоически – жуя, – но, когда дошло до Леннона, бедняга просто окаменел. Сразу бросилось в глаза, до чего астронавт побледнел и осунулся – страшнее, чем остальные трое.
– Доброе утро, господа, – очень вовремя сказал Шульте.
– Коллеги! – взмолился Аллен. – Я не знаю, что со мной случилось! Все это время я был в депрессии. В настоящей глубокой депрессии. Не хотел двигаться. Не хотел есть и пить. Не хотел жить. Понимаете? Как только закрылся люк, я словно умер. Это было ужасно! Мне стало легче около часа назад. Тогда я немедленно вернулся к вам. Простите.
– «Сорри», «сорри», – передразнил Кучкин.
– Вы недостаточно опытны, господин Аллен, мы должны были учитывать это, – произнес Шульте холодно. – Мы напугали вас и оставили без поддержки в трудную минуту. Мы виноваты. Простите вы нас.
Аллен посмотрел на начальника экспедиции так, будто тот ни за что ни про что опрокинул ему на голову ведро помоев.
– Вот таким он мне офигенно нравится, – заметил Кучкин. – Красавец. Слышите, Чарли? Мне нравятся слезы в ваших глазах. Расскажите нам про депрессию. Я серьезно.
– Это было ужасно. Я внезапно испытал острое желание спрятаться, – пробормотал Аллен. – Впервые в жизни. Спрятаться, закрыться. Было невозможно преодолеть это. А когда спрятался – началась депрессия…
– Вы могли бы залезть в спальный мешок, – предположил Рожнов. – Головой вперед. Мы бы поняли.
Аллен выронил еду и закрыл руками лицо.
– Мы беспокоились за вас, – сказал Рожнов. – Очень. Все это время.
– Да, – поддержал Кучкин. – Мы спрашивали: почему Чарли не улетел? Может, ему очень плохо? Финально плохо?
– Я не мог улететь… – простонал Аллен. – То есть даже не хотел. Мне просто надо было спрятаться. Я закрыл люк, сел в кресло – и исчез. Перестал существовать. Это было ужасно! Сейчас мне кажется, это был сон. Кошмарный сон. Не представляю, как я мог сделать так!
– В следующий раз, – сказал Рожнов, – мы сами засунем вас в мешок. Головой вперед.
– Следующего раза не произойдет! – отрезал Шульте. – У нас нет для этого запасных частей. Мы будем вынуждены оставить платформу. Кстати, «Оса» теперь задержится. Это позволит нам закончить текущие работы без спешки и получить больше времени на личные программы. Хорошо, не правда ли?..
Рожнов подумал, что на станции, которой больше не доверяешь, хорошо только с ума сходить, но промолчал.
Кучкин хотел объяснить, как Аллену повезло, что биг рашен хаммер оказался заперт в «Союзе», но не вспомнил достаточно убедительных английских слов и тоже промолчал.
Аллен хотел сказать, чтобы на него не обращали внимания, потому что он больше не тот Чарли, с которым все дружили и работали, а какой-то совсем другой Чарли, и бросил товарищей в беде третий Чарли, вообще чужой… В итоге он ничего не сказал, потому что даже мысленно запутался.
А Шульте подумал, что, раз проснулись, надо жить дальше. Жить и работать.
– Итак… Кто первый в туалет? – спросил он.
– Первый – командир! – заявил Кучкин. – Командир всегда первый. Везде. На белом коне.
– И с кувалдой. Признайтесь, господин Кучкин, вы ее украли? Мне только сейчас пришло в голову, что я никогда не видел никакой кувалды в ТМ4. Извините, кажется, я выдал вас, докладывая Земле о потерях инструмента. Клянусь, не хотел.
– Расслабьтесь. Хорошая вещь? Я знаю, почему она вам так нравится.
– Коллеги, если вы намерены поболтать, тогда я пошел, – сообщил Рожнов, выбираясь из спальника.
– Дуй. Пусть идет, да, командир? Так вот, кувалда вам нравится, потому что это ваша мифология. Бог Тор. Я прав? Не смейтесь. Это еще психология. Вы берете кувалду в руки, и… э-э… нечувственно?.. Нет. В общем, часть вашего сознания понимает: вот именно та штука, которую должен иметь реальный немец. Вы не думаете, что вы могучий Тор, но чувствуете себя богом. И вы счастливы. Знаете, я подарю ее вам. После всего. Если посмотреть научно, это не кувалда, а просто биг рашен хаммер. Но это хаммер, который был в космосе! Три раза.
– Три раза?! – поразился Шульте. Слушая вдохновенный монолог Кучкина, он усмехался, а тут у немца глаза полезли на лоб.
– Ну… Мужик без кувалды не мужик, – скромно заметил Кучкин.
– Я понял, не переводите. А вы пробовали сосчитать, каких денег ваш хаммер стоит теперь, после трех подъемов на орбиту? Он же золотой.
– Хм… Я как-то не думал об этом.
– Три килограмма? Четыре?
– Три. Оптимальная масса для монтажа и демонтажа всяких… Устройств, которые тут есть. А вы решили, я могу взять в космос бесполезную вещь?
– О нет, я же видел ее в деле! Но вы посчитайте! Три подъема! Девять килограммов! Почти сто тысяч долларов!
Кучкин глубоко задумался. Шульте с интересом наблюдал, как у русского пилота идет процесс осознания.
На Аллена, скорчившегося в углу, оба старались не смотреть.
Как и Рожнов, они едва-едва свыклись с мыслью, что находятся на станции, которой больше нет доверия. Родная, своими руками собранная, любимая до последней заклепочки «лунная платформа» – третий подъем у Кучкина, по второму у Рожнова и Шульте – попробовала их убить, причем самым коварным и эффективным способом. Для полного счастья не хватало провести тут полгода бок о бок с коллегой, тоже пытавшимся убить их.
Шульте подумал, что, если Аллен не восстановится – или они не смогут нормально работать с ним, – можно будет отправить астронавта домой обратным рейсом «Осы». Никто не осудит. Только переживет ли Чарли такое унижение?
Кучкин умножал разные суммы на девять и жалел, что закончилась эпоха шаттлов. А то кувалда легко набрала бы тысяч под триста. И в шаттле удобнее прятать контрабанду. Впрочем, американские Оу-Эс-Эй
[3]
по сравнению с четвертыми «Союзами» тоже были просторными и не могли похвастаться низкой стоимостью заброски грузов на орбиту.
Между прочим, Шульте, подобно большинству европейцев, успевших поработать с русскими, называл маленький космический самолетик не «Оу-Эс-Эй», и даже не «ОСА» – он говорил «Веспа». Американцы почему-то считали это прозвище уничижительным, все остальные совсем наоборот.
– Если бы я летал на «Осе»!.. – сказал Кучкин наконец.
