— И как вы это провели через конвенцию?
— Да никак, вот чудак ты! Там запрещена репликация, а не сборка ботов. Если бы сборка, то пришлось бы запретить и станки. Размер станка значения не имеет. Фокус в том, что это именно станок. Он не может собрать точную копию себя! Он просто делает ботов, и только когда человек дает команду, а не когда сам захочет. По команде он производит нужное число ботов нужной версии. А потом ложится баиньки. Срок жизни ассемблера в поле подпитки — три года. Да, вот сборка ассемблеров — дело дорогое, но они окупаются за год эксплуатации. И еще два — приносят прибыль.
— Действительно фокус, — признал Виктор. — Остроумно.
И замолчал. И Гуревич понял:
— Вить, по тому эпизоду с пятой серией я написал чистосердечное восемь лет назад. Ничего тебе не будет, я вообще тебя не упомянул. Да и себя, прямо скажем, обелил. Хотя я толком и не врал. Да, была опытная партия. Собрана до запрета репликаторов. Вот, смотрите, какую прошивку я ей загнал. Я имел право сделать это, потому что, опять-таки, еще не было конвенции. Когда директор приказал уничтожить документацию, я все выполнил. А опытную партию Семенов передал лично в руки директору. Я честно сказал почему. Потому что у нас с Семеновым не хватило бы духу убить ее. А доверять ее уничтожение кому-то, кроме директора, опасно — вдруг человек слабый, еще прикарманит?..
Он запнулся.
— Хорошо. Вить, давай начистоту. Я продался. Но я продался Родине и считаю это самой удачной сделкой в своей жизни. Я догадался, куда ушла опытная партия. В первую секунду хохотал как безумный — от радости. Потом испугался. За парня. За тебя с Леной. За Семенова. Он хороший мужик. И вообще за все. Я не знаю, как вынуть симбионтов из твоего сына, не навредив ему. Уже никак, наверное. Но, Вить, одного ты можешь не бояться. «Пятерка» никогда не устроит грей гу.
— Зато, сдается мне, устроит Мишка. А? Есть такое подозрение.
— Ой, да Мишка… — Гуревич жизнерадостно отмахнулся. — Забудь. Что бы он ни устроил, все ему выйдет боком. Мишка под контролем.
И Виктор понял, что внутренне уже согласился на предложение Гуревича. У него тут будет прекрасная задача. Лучше всего, чем он когда-либо занимался. Его дело — разработать конкретные методики лечения и создать учебный курс для врачей. И, конечно, быть рядом с командой Гуревича. Это ведь первый смешанный рой — но далеко не последний. Они еще такого напридумают…
Все только начиналось.
* * *
На аллее Виктор разминулся с машиной Семенова. Помахал ему рукой. Тот кивнул.
— Как ты его обозвал? — спросила Лена.
— Забыл. Наноштирлиц? Ой, нет. Наноджеймсбонд!
— И этот туда же… Здесь хоть один простой человек найдется?
— Одного знаю, — сказал Виктор. — Это я.
Семенов заехал в ворота, остановил машину, вышел из нее и пригляделся к руинам. Найти, где именно орудует «главный консультант» Гуревич, оказалось легко: там стояло плотное кольцо людей, и все уставились куда-то вниз. Формально Гуревич далеко не главный на объекте, зато он единственный, ко все-все понимает. И значит, там, куда смотрят оперативники, — Гошка…
Они с Гуревичем обнялись, для чего одному пришлось нагнуться, а другому привстать на цыпочки. Обнялись чинно, по-мужски, крепко, но негромко шлепнув друг друга по спине.
— А ты изменился, — заметил Семенов.
— Н-ну! — Гуревич с гордостью похлопал по животу. — О, сколько здоровья наел! Мой запас жизни. У ботов научился! А знаешь, чем удобно брюхо? Во-первых, я когда смотрю футбол, ставлю на него кружку с пивом. А во-вторых, когда падаешь вперед, не разобьешь себе нос.
Семенов скупо улыбнулся.
— У меня тебе подарок. Ну-ка, пойдем.
Он открыл багажник машины. Там было пусто (хорошая привычка для того, кому случается иногда запихивать туда агентов иностранных разведок, Петя в самый раз поместился), только в сеточке для мелочей сбоку лежало что-то плоское, замотанное в мягкую тряпку. Семенов достал этот предмет, развернул его и протянул Гуревичу.
Белый ноутбук «Сони», тринадцать дюймов. Чудовищно устаревший, но все еще рабочий.
У Гуревича вдруг затряслись руки и глаза за толстыми очками подозрительно заблестели. Он бережно принял ноут — и прижал его к груди.
— На память, — коротко сказал Семенов. — Ты оказался самым лучшим наследником Деда.
— Я старался, — простодушно ответил Гуревич. — Чтобы не было стыдно посмотреть ему в глаза, когда умру и мы там встретимся.
* * *
Восемь лет назад они сидели у Гуревича на кухне, и плохо им обоим было невыносимо. Только по Гуревичу это было видно, а по Семену — прозвище для самых близких людей — нет.
— Увольняешься?
Гуревич сник. Щуплый, мелкий, кажется, ткни пальцем — и раздавишь.
— Не знаю, — пролепетал он. — Не хочу, понимаешь? Но и с Мишкой не могу. Он царек. Михаил Великолепный. Я не могу с такими. Дед был человек. Человечище. С ним работаешь — и себя уважаешь. А Мишке не надо, чтобы с ним работали. Ему надо, чтобы подчинялись. «Слушаю и повинуюсь» ему надо. Не знаю, куда пойду. Куда угодно. Да хотя бы к Насте Коваленко. Ей даром не нужен мой уровень, но она — человек.
Семенов, по обыкновению, молчал. Гуревичу не нужен был интересный собеседник. Он и с зеркалом бы говорил, да только какой смысл болтать за жизнь с этим щуплым, мелким и очкастым, который живет в зеркале? Все равно ничего умного не присоветует. Уж лучше с мамой. Маразматики иной раз удивительные вещи сообщают.
— Хочешь, помогу? — спросил вдруг Семенов. Он Гошку жалел. И по-человечески, и как способного, но бестолкового парня.
— Как? — испугался Гуревич.
— Однокласснику позвоню. Ему нужны талантливые программисты.
— И зачем?
— Родине служить.
Гуревич прищурился, маленькое лицо окаменело, губы собрались в куриную гузку:
— Ну, я так и думал.
Семенов только приподнял бровь. Чуть-чуть.
— Ты кагэбэшник, — объявил Гуревич. — Я всегда это подозревал.
Семенов промолчал.
— Или как вас там сейчас называют? Госбезопасность, короче говоря. И не ври, что не так. Я еврей, у меня на вашу братию расово верное чутье!
Семенов мог бы посмеяться. Но зачем? Гуревич уже и сам задумался. Он вообще любил это дело — думать. В темно-карих, как старые пуговицы, глазах появился огонек.
— И я им нужен, да? Они ведь к евреям не очень… Правда, я талантливый, сам знаю. На самом деле нужен?
Семенов снова промолчал. На этот раз — выразительно. Гуревич воодушевился:
