– Да-а-а!!!
Чумак захлопнул порт. Обернулся к Стасу. Тот стоял, держа под мышкой алый мотоциклетный шлем.
Чумак закусил губу и прищурился.
– Дать бы тебе в морду… – протянул он.
Хусаинов толкнул его, показывая глазами на «Ворон»: тот все видел и слышал. Чумак отмахнулся.
– Игорь, он не виноват, – прошептал Хусаинов. – Это мы сами так его настроили. Он все время хотел нам что-то доказать. Ну и перестарался.
– Не знаю, что сделаю, если он сядет в машину командира, – прошипел Чумак. – Даже не знаю. Я возился с ним ради Боба, ради звена. А он все испортил… Козел это нарочно придумал. Отдать ему машину Боба – да большего позора для нас представить невозможно!
Стас подошел к «Ворону», поставил шлем на крыло.
И быстрым шагом направился к выходу из ангара.
Его никто не окликнул.
* * *
Когда из танка выглядывает механик-водитель, а на башне сидит командир, танк не страшен. Но движущийся танк, задраенный по-боевому, наводит ужас. Машина кажется вам живой. Вы не знаете, чего от нее ждать. Пускай она до последней заклепки своя, русская, первое желание – отойти подальше с ее пути. А то мало ли, что у нее на уме…
«Ворон» не выглядел страшным. Он был таинственным, загадочным, но не зловещим. С ним хотелось познакомиться ближе, спросить, как дела, о чем он думает, куда собрался. Поговорить на равных.
Стас проводил глазами две машины, выруливающие на старт. Поднял руку, чтобы помахать вслед… И опустил ее.
Поправил на плече сумку с личными вещами и зашагал по краю летного поля.
Его догнал открытый джип. За рулем сидел лейтенант Миша.
– Зря ты, – сказал он. – Попомни мое слово, очень зря. Ладно, прыгай, до КПП подброшу.
– Я лучше пройдусь на прощанье. И ничего не зря. Для меня тут нет места. А в линейных полках вакансий полно.
– А с этими… – Миша мотнул головой в сторону двух «Воронов», пробующих рули на взлетной. – С ними тебе никак?
– Сам подумай, будь иначе, меня бы отпустили так легко? Люди годами добиваются перевода. А мне Козлов лишнего слова не сказал.
Миша понимающе кивнул.
– Только не злись, но ты по его понятиям вроде как порченый. То, что машину грохнул, – ерунда, тут их целое кладбище. Но ты слишком долго летал в «слабом звене». И они тебя за своего держали, не пытались съесть. Это для Козла дурной знак.
За спиной раздался глухой свист. Стас оглянулся. «Вороны» пошли на взлет. Отчего-то защемило сердце.
– Кстати, вспомнил. Мне тут рассказали про потные ноги Чумака. Ерунда полная. Они когда в полк пришли, эти «экспериментаторы», Козел им лекцию прочел о моральном облике военного летчика, а потом говорит: покажите носки. У всех нормальные, у Чумы в цвет российского флага. Козел спрашивает – что такое? А Чума возьми да ляпни, мол, в форменных ноги потеют. Ну и загремел сразу в дежурные. Его потом этими потными ногами донимали все, кому не лень. Я-то думал, забавная история, а ничего особенного…
– Ему действительно в форменных носках жарко, – сказал Стас. – Он в спортивных ходит на службу, а они же не бывают уставного цвета, и он себе заказывает за большие деньги.
– «Экспериментатор»… – Миша фыркнул. – Как ты только с ними такими уживался?
– Прекрасно, – ответил Стас.
«Пока не оказалось, что я им совершенно чужой… – добавил он про себя. – Бобров, уникальный человек, способен настолько понять чужака, чтобы заступаться за него, выручать. А главное – прощать. Чума и Хус многому научились у Боба, но этому не смогли. Командира они любили, а меня терпели. Интересно, кого они в состоянии понять и простить? Никого?»
– Странные они, – сказал Миша.
– Совершенно нормальные. Просто озлобленные. Несчастные люди, в общем.
– Ну-ну… – протянул Миша недоверчиво. – Ладно, брат, счастливо! Авось еще свидимся.
Джип умчался. Стас неспешно пошел через поле, держа курс на дырку в заборе.
Надо все-таки на прощанье зайти к Боброву, думал он. Страшновато, но придется. Не прогонит же с порога… Надо взять и рассказать ему все, что я понял. И поблагодарить. Вряд ли ему станет легче, но это важно для меня. Еще извиниться перед Леной. За что? Да все за то же. Неизвестно, кто тяжелее переживает отлучение Боброва от неба – он сам или его дочь. А я виноват, пусть косвенно, пусть это вообще недоказуемо, но я виноват, и я попрошу у нее прощения.
Надо, надо, надо.
А может, не ходить?
Ведь если Бобров и сдержится, то Лена наверняка такого наговорит… И придется слушать. И кивать. А я полгода в «слабом звене» только и делал, что слушал да кивал. Сыт по горло. Оно мне надо снова? Ну виноват я, виноват, что теперь?!
В конце концов я поступил чисто по-бобровски: сам себя наказал. И хватит.
Есть теперь для меня смысл идти к Боброву?
Решая этот вопрос, Стас так разволновался, что полез через узкую дырку в заборе не с той ноги и застрял. Намертво. Подергался немного и принялся хохотать. Он смеялся до тех пор, пока его, красного и в слезах, не вытащил наружу Пух.
– Что, попал в безвыходное положение? – ехидно спросил комэск.
Стас шмыгнул носом, утерся рукавом и ответил:
– Нет.
Надвинул фуражку на глаза и быстрым шагом направился в сторону военного городка. Миновал свой дом.
И пошел дальше.
Сдвиг по фазе
рассказ-реконструкция в документах
[1]
«Дело в том, что с утра я выпил две бутылки пива и с непривычки захмелел. Когда я плевал вниз с балюстрады третьего этажа, моей целью НЕ было попасть в голову декана факультета журналистики МГУ…»
(Из объяснительной записки, начало 1980-х гг.)
ДОКУМЕНТ 1. ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ
Москва, 13 сентября 1982 г.
Его Превосходительству г-ну ректору.
От студента 4 курса философского факультета
Патапамба Роберта Ч.П.
Ваше превосходительство!
Наши страны давно и плодотворно сотрудничают в области нераспространения стратегических вооружений, грабительского колониализма и расовой сегрегации. Разрешите по этому поводу выразить признательность всему Русскому народу и вам в его лице.
Про что случилось на территории Университета 12 сентября я ничего не знаю и ничего не видел.
Пользуясь случаем хочу сообщить следующее.
Кофе в главном корпусе ужасный хотя были мои многочисленные жалобы.
