— Фигня! — крикнул Абрам. — Шериф, сынок! Папа тебя любит!
Шериф радостно гавкнул, заполнив тоннель звуками артиллерийской канонады. Китаец повернулся было к техничке, но Мастер уже сделал Боцману знак, и тот въехал прикладом по борту фургона. Отворилась дверь, на улицу из нее повалили облака пара.
— Чего? — спросили из технички опасливо.
— Балалайку свою вынимай! — рявкнул Боцман, оттаскивая за шиворот Сильвера. Не только собаки, но и люди почувствовали, как вместе с паром из технички вырвался упоительный запах дома. Там было тепло, даже жарко, там был горячий сладкий кофе, свежий хлеб и нарезанная щедрыми ломтями дешевая колбаса. А водки не было. Техники явно не хотели быть биты. Еще неизвестно, кого они боялись сильнее — тварей или охотников.
Из двери технички поспешно выпрыгнули двое в зимних танковых комбинезонах, откинули в борту лючок и потянули из него кабель со здоровенной насадкой на конце, похожей на наконечник пожарного шланга, только с рукоятками по бокам и маленькой приборной доской, светившейся в темноте зеленым. В недрах машины зажужжал моторчик, кабель толчками полез наружу. Техники подошли к люку транспортера, и Китаец молча показал им через плечо Шерифа пальцем вниз. Техники замялись — Шериф загораживал дорогу, — но Китаец снова осторожно толкнул пса башмаком, тот оглянулся и неохотно отошел в сторону. Техники с похоронными лицами протолкнули в люк свою пушку и неуклюже полезли за ней следом.
Китаец хихикнул. «Каждый раз они идут к дырке, как на заклание. Мы их, ясное дело, презираем и смеемся про себя. А ведь однажды, не дай бог… Фу, даже подумать страшно. Мастер как-то намекнул, что одна из задач Техцентра — расстрелять Школу, если на ее территории случится массовый прорыв тварей». Китаец поежился, вспомнив тот монолог. Нехорошие слова говорил Мастер. И, не дай бог, пророческие…
«Дурацкая ситуация, — говорил Мастер. — Не знаю, как выкручиваться. С одной стороны, Штаб — это наша «крыша», это деньги, спецпропуска, машины, оружие, само наше право на охоту. А Техцентр — это лучевые ружья и технички с их аппаратурой для расстрела «дырок» — тоннелей, по которым твари пробираются в наш мир. Нам нельзя грызться, мы обязаны сотрудничать. Но в то же время именно мы, охотники, стоим на острие главного удара. И в такой ситуации терпеть второстепенный статус Школы нет сил. Наши ветераны уже шестой год на охоте. Это наше дело, — тут Мастер заговорил вразбивку, с нажимом, — и дело это плохо. С каждым днем все хреновей и хреновей. Люди и собаки изношены. А начальство только улыбается и говорит — воюйте, ребята, дальше. Такое впечатление, что Штаб готов сдать игру. Не подключить новые силы, не поделиться технологиями, а именно сложить оружие. Я не нахожу иного объяснения действиям Генерала. Он видит, что охотникам все труднее с каждым днем, но ничего не делает. Из этого я заключаю, — сказал Мастер, — что нас ждут впереди довольно забавные открытия. Эпохальные, мать их так!» — «И какие?» — спросил Саймон сквозь музыку и рокот мотора. — «Не скажу», — ответил Мастер.
Саймон записал эту кассету обманом, спрятав диктофон под сиденье. Не будь он помощником и вероятным преемником Мастера, черта с два тот бы перед ним разоткровенничался. Нервы рядовых охотников Мастер всячески оберегал и сомнениями ни с кем не делился. А Саймону — рассказал. Три часа они тогда ехали до Лагеря, Мастер был за рулем и все три часа болтал. О живописи, кино, литературе — и о том, что ему удалось разузнать о гигантской организации, которую охотники называли Проектом и в которую входили четыре известных им филиала — Школа, База, Штаб и Техцентр… Саймон из записи настриг час интереснейшего текста и отдал кассету Зигмунду. Зигмунд с записью ознакомился и попросил разрешения дать послушать Хунте. А Хунта отозвал Саймона в уголок и устроил ему такую выволочку, что тот, несмотря на весь свой гонор и какой-то там пояс карате, чуть не описался, как оттрепанный за шкирку щенок.
Формально Хунта напомнил Саймону, что тот пока что числится в списках «группы Два» и передавать все разведданные, независимо от источника, обязан только старшему. Потому что только старший может определить истинную ценность этих данных и соответственно форму секретности. Это справедливо. Школа — фирма специфическая, от одного случайно брошенного слова могут приключится большие неприятности, самая ерундовая из которых — паника, а самая поганая — самовольные действия рядовых. Охотники, как и их собаки, привыкли мгновенно принимать решения и действовать самостоятельно — короче говоря, чинить самосуд. Оружия у них вагон. Поэтому за передачу нефильтрованных данных третьему лицу негласный Устав Школы позволял из Саймона душу вытрясти. Так что Хунта повел себя грубо, и Саймон потом неделю ходил тише воды, ниже травы. Но был в этой беседе еще какой-то подтекст. Китаец, который сидел тогда за пультом дежурного по Школе, отлично видел, как Хунта «лечит» Саймона в углу вестибюля, только слов не расслышал. Он даже удивился, отчего это Хунта так резок с Саймоном, которого в свое время разве что с ложечки не кормил. И лишь много позже, когда все детали мозаики сложились в единый рисунок, он почувствовал, что в Школе, этом безупречно отлаженном механизме, происходит что-то действительно очень нехорошее.
А в те дни Хунта, оценив запись, дал ее послушать еще двоим: сначала — групповому аналитику Крюгеру, а потом — надежному парню Китайцу. Крюгер, как обычно, с ходу заявил, что давно до всего дошел своим умом. Его взяли за задницу и потребовали объяснить, какого черта он тогда молчал. Тут Крюгер всерьез задумался, принялся мямлить, и Хунта его отпустил. А Китайца попросил держать ухо востро. В какую сторону это ухо поворачивать, Хунта объяснить не мог или не хотел. Китаец принялся добросовестно следить и вычислять — и действительно засек некий странный процесс, в который были вовлечены несколько ветеранов из разных групп. Акция эта, скрываемая от прочих охотников довольно умело, явно планировалась и управлялась Мастером. И, что особенно удивило Китайца, — Саймон в ней задействован не был.
Это было полгода назад. А спустя три месяца Зигмунд сказал Китайцу, что Саймон нездоров. Квартальная профилактика на Базе показывала, что парень свеж как огурчик, — но Зигмунд только головой качал. И вчера, по пути в Школу, Саймон выстрелил в человека, который пытался сфотографировать на улице машину охотников. Если бы он просто захотел напугать или пристрелить фотографа — так на это у Саймона был за поясом «макаров». Но нет, он не поленился, три секунды потерял, зато открыл футляр и шарахнул прямо в объектив из пульсатора. Пока Фил и Петрович бежали до угла, из-за которого возник фотограф, их обогнал Кучум и галопом унесся за угол, идя на задержание. Но человек исчез, осталась только колея в снегу да куча стеклянной крупы, явно от бокового окна машины. Это уже точно была работа Кучума, но от него же слова не добьешься — собака все-таки. Выбор точки съемки указывал на профессионала с дорогой аппаратурой, поступок Саймона — на то, что охотник потихоньку сходит с ума. А сегодня уже и Кучума нет в живых, а у Фила сотрясение мозга и пробита голова, а Мастера вызывают в Штаб, и он, наверное, как раз сегодня попробует взять начальство за глотку. «Знать бы, какой рукой, — подумал Китаец. — Мастер умница, но он совершенно один. Он позволяет людям и собакам любить себя, но сам, кажется, любит по-настоящему только Карму. И год от года становится все злее и жестче».
