Тим рывком открыл ящик стола. «Надо же так обнаглеть! Нет, ребята, вы действительно меня достали». В гневе Тим выхватил из-под потолка горсть мелких шариков и запулил в стену. В соседней квартире взвыла дурным голосом кошка. Тим поймал шарик побольше и швырнул в потолок. Вогнал еще несколько в пол и стены, вышвырнул какое-то беззлобное аморфное образование за окно. Бросился топтать следы врага и наконец, ослепнув от злобы, принялся колотить все, что подвернется под руку, — бублики, груши, молнии.
Он остановился, когда понял, что согнул незыблемую голубую стену сети Хартмана. Такое было невозможно в принципе, но… произошло. Несколько секунд он стоял, покачиваясь с носка на пятку, сжимая кулаки и что-то рыча под нос. А стена, пульсируя и содрогаясь, пыталась вернуться на прежнее место. Тогда Тим уселся на пол и обхватил голову руками.
Конверта в столе не было. Вместо него в ящике лежал маленький чертик, искусно сплетенный из куска телефонного кабеля.
* * *
— Ко мне тоже кто-то ходит, — небрежно сказал Рябцев.
Они сидели у Рябцева на кухне и пили чай. Обстановка в квартире у резидента инопланетной цивилизации была маниакально-депрессивная. Два десятка раскрытых пачек «Явы» на батарее отопления, образцы каких-то минералов на подоконнике, раскладушка с постелью, заправленной по-армейски педантично. Полное отсутствие даже малейших признаков еды. И громадная карта СССР во всю стену с аккуратно прочерченными линиями геобиологических жил «по Рябцеву». Тим подумал, что для полноты картины не хватает только мелкого болезненного штриха — чего-нибудь вроде носков на газовой плите.
— Заходят, когда меня нет, потопчутся, вещи с места на место подвигают… Ерунда, Тим, не обращай внимания.
— Хорошенькое дело — не обращай… Вы не «нюхали», что это за люди?
— Не-а. Мне это не интересно… — И Тим увидел: действительно не интересно. Рябцев больше не сенс. Может быть, он уже и способность «принюхиваться» утратил.
— Владимир Владимирович, вы только не обижайтесь. Может быть, вам этот вопрос покажется оскорбительным, но… Люди из моей группы в один голос твердят, что все более или менее способные биоэнергетики выполняют какие-то задания «органов». И что вообще наш «Центр» создавался с благословения КГБ. Вы можете это прокомментировать?
Рябцев улыбнулся Тиму, мягко, по-отечески.
— Тимочка, сынок, — сказал он. — А ты вообще представляешь, что в нашей стране что-то новое можно было сделать без визы КГБ? Если бы я с ними не договорился, если бы у меня в «органах» не работали старые друзья — не было бы никакого «Центра».
— И как же вы договорились? — проронил Тим сквозь зубы.
— Ты пойми, сынок, главное. С того момента, как Джуна начала лечить Брежнева, «органы» сообразили, что это дело очень удобное для них. Они начали создавать моду на экстрасенсов. А кого лечили и развлекали тогдашние сенсы? Якобы подпольно? В каких домах бывали?
Тим задумался. «Что ж, правдоподобно, — решил он. — Но почему именно сенсы? С тем же успехом можно было создать моду на психотерапию… А вот и нет. Конечно же! В Советской России практически не было психологов. И никто толком не представлял, на что они способны. А вот экстрасенс, кудесник, маг… Тем более что на него клиенты сами летят, как мухи на дерьмо, — и заманивать не надо».
— Они работали с самым трудным контингентом, — продолжал Рябцев, вторя мыслям Тима. — Ведь люди искусства и науки — очень сложный народ для «органов», Тима. Даже такие запуганные, как в Советском Союзе, все равно это люди выдающиеся, требующие особого к себе отношения. Ведь депортировали и сажали только самых непреклонных. Тех, кто не поддавался внушению, программированию. Которое именно сенсы и проводили втихаря… Ты мне веришь, Тима? — Стараюсь.
— Вот ты и поверь, что ничего дурного нами сделано не было. Например, Лапшин не отдал тебя. А тебя очень просили. Но он сказал — нет никакого смысла, бесперспективен. Хотя ты был лучший. А Лапшин сказал — плохой, интереса не представляет. Пережил в детстве психическую травму, активным биоэнергетиком стать никогда не сможет.
Тим резко сжал челюсти и прокусил насквозь сигаретный фильтр.
— Хорошо, — сказал он. — Допустим. Спасибо. И все-таки чем занимались те сенсы, которых Лапшин э-э… отдал?
— Да все тем же, сынок. Приняли в свои руки старые зоны влияния. Те, где работали сенсы прежней формации. Которые уже состарились, или просто устали, или расшатали себе нервишки. Подобрали их клиентуру. Твои однокашники не сделали больше зла, чем было уже сделано к тому моменту, Тима. А самое главное — то, что мы знали: скоро все это станет никому не нужно и их отпустят. И они смогут заниматься исключительно добрыми и нужными делами.
— Кого отпустят, Владимир Владимирович?! Что может измениться в этой стране?!
— Но ведь уже меняется, Тима!
— Да ничего не меняется!!! - заорал Тим. — Вы что, не понимаете, на хрена взялась вся эта «перестройка энд новое мышление»?! Да это же обман! Горбачев просто хочет на нашем горбу в рай въехать! Он отпустил вожжи, чтобы волна народного гнева распугала старых пердунов в ЦК! Это же принцип всех переворотов! Обосрать тех, кто был до тебя! — От злости Тим захлебнулся.
Рябцев ждал продолжения, довольно потирая руки. Тим залпом проглотил чашку остывшего чая и сказал уже спокойнее:
— Сталинские репрессии, хрущевская кукуруза, теперь брежневская стагнация. Мы ничего не знали бы об этом, если бы каждому новому царьку не приходилось оправдывать смещение прежней верхушки. Я одного не понимаю: почему никто не хочет этого признавать вслух?
— Люди не хотят ощущать себя баранами… Послушай, Тима…
— Но они же и есть бараны!!! - рявкнул Тим. — А, да что я тут перед вами… — Он чуть не сказал «бисер мечу», но удержался. С Рябцевым было сложно говорить. С одной стороны, он нес в себе все те черты поколения «родителей», которые Тим ненавидел. И в то же время, наверное, в силу своих шизоидных откровений свыше Рябцев очень многое видел в истинном свете. Стыдно было его обижать.
— Ты меня послушай, — сказал Рябцев. — Хорошо, насчет баранов давай оставим. Но вот насчет Горбачева ты прав. Только одного не учитываешь. Вот ты сказал про волну народного гнева. Все правильно. Горбачев не рассчитал, понимаешь? Эта волна сметет и его самого, и все, что есть в нашей стране дурного. Так что я обещаю тебе, Тима, что очень скоро здесь все изменится. Через год-два, не больше.
— Допустим, вы правы. Хотелось бы. Но мне столько не продержаться, Владимир Владимирович.
— Ты должен, Тим.
— Да никому я ничего не должен!
— А Мать-Земля? Она на тебя надеется, я знаю.
— Тьфу! — Тим отвернулся. Некоторое время он глубоко дышал, пробуя восстановить душевное равновесие. — Как все получилось с Эфой? — спросил он наконец.
