Книга Шпага Софийского дома, страница 43. Автор книги Андрей Посняков

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Шпага Софийского дома»

Cтраница 43

— Слушай, мил человек! — рассмеялся отец Алексей. — Мы свои мысли в секретах не держим и зла никому не желаем. А что здесь сейчас — так то по наветам мздоимцев-игуменов. Думаю, скоро выпустят, нет за нами никаких вин!

Глаза у отца Алексея были ярко-голубыми, добрыми, веки чуть в морщинках, лицо исхудавшее, но не строгое, а приветливое, даже радостное — это в узилище-то! — а уж когда священник принялся рассказывать анекдоты — так заразительно захохотал, что полпоруба не выдержало, присоединилось. Вот они какие, еретики-стригольники. Ничего в них, оказывается, нет мрачновато-сектантского, наоборот скорее. А этот отец Алексей — видно, весьма приличный человек, по крайней мере производит такое впечатление.

Даже несмотря на явно неприличные песни, кои стригольники начали исполнять сначала вполголоса, а уж потом — и громче. Остальные обитатели камеры поначалу крестились, а потом, поди ж ты, тоже начали подпевать. Да и Олег Иваныч…

А злая жена мужа по хребту палкой биеть!

Палкой!

Биеть!

Уж эту-то песню про добрых и злых жен он знал. От Гришани. Теперь подпевал азартно — хоть ни слуха, ни голоса — а чего, спрашивается, сидеть-мурыжиться, коль пошла такая веселуха?

Все подпевали. И шильники, и стригольники, и мздоимцы-дьяки, и житьи люди. Никто и не заметил, как тихонько приоткрылась дверь и бугай-охранник уселся прямо на порог, подставив под подбородок руку. Слушал.

Слушал-слушал, да и загоготал, да так громко, что и сам устыдился. Оборвалась песня, закончился смех, и только раскаты его могучего хохота сотрясали отсыревшие стены подвала…

— Ой! — заметив заинтересованные взгляды арестованных, охранник смущенно закрыл рот рукой и вскочил на ноги.

— Водицы испить принеси, человече! — попросил кто-то.

Ничего не говоря, тюремщик захлопнул дверь. Немного погодя отпер снова — поставил посреди камеры деревянное ведро с чистой ключевой водой. Студеной — аж зубы сводило.

— Спаси тя Господи, мил человек! — перекрестился отец Алексей…

Понемногу все успокоились, испив воды, начали укладываться спать. Все затихло. Только слышны были иногда чьи-то стоны, да храп раздавался из разных углов поруба.

Тихо вошел тюремщик, забрал пустое ведро. Усмехнулся:

— Палкой — биеть, хо-хо… это ж надо. Спою-ко завтра куму. Палкой биеть… хо-хо-хо…

Захлопнулась дверь. Затихло все — что внутри, что снаружи. Через узкое, под самым потолком, оконце слышно только было, как перекрикиваются на башнях стражники.

— Славен Неревский конец!

— Плотницкий конец сла-а-авен!

— Людин сла-авен!

— Славенский…

Прошло трое суток, а может, и более. Выпустили стригольников, исчезли многие житьи люди, стало больше «черных» мужиков худородных, катал ярмарочных да прочей мелкошпынистой шушеры. Злее стали разговоры, никто уж не пел песен, не рассказывал историй — все больше дрались, били друг друга смертным боем, пока не вмешивались бугаи тюремщики.

Совсем загрустил Олег Иваныч — ни еды ему не присылали, ни на допросы не вели — забыли, что ли?

А так и вышло — забыли!

Пимена-ключника Иона по монастырям отправил — списки составлять, кому чего да куда, да кто что должен церкви новгородской — дому Софийскому. Поехал Пимен, что поделать, — на то и ключник. Гришаню же — так и не предупредили его москвичи, не успели — услал с поручением отец Варсонофий, владычный духовник. В дальний монастырь услал — за преученой книжицей. Как и Феофилакт, падок был Варсонофий до книжной премудрости. Но все больше божественное любил, строгое. Чтоб глумы какие, смех да кощуны — ни-ни! Упаси, Боже!

Феофилактовы люди — Пафнутий с Акинфием да дедко Евфимий с оглоедами своими — так и вообще ничего не предпринимали. А и зачем? Нету хозяина — значит, надо так! Дела Олега Иваныча — сплошь тайные, начни-ко что выяснять — точно башку потеряешь! Объявится, в первый раз, что ли.

Так вот и позабыли, позабросили господина Олега! Хоть волком вой или, вот, помирай с голоду. Хорошо, народ кругом христианский, хоть и шильники, — последним куском делились, да не с одним Олегом. Так бы точно помер! Погиб голодной смертью.

В ту ночь Олегу Иванычу было особенно грустно. Вспомнились вдруг старые друзья — коллеги: Колька Востриков, Игорек Рощин и прочие. Хорошо они тогда с Игорем рыбку половили! А на мотоцикле как гоняли? То есть в смысле — гонял-то Рощин, Олег в колясочке сидел скромненько, что, принимая во внимание стиль рощинский езды, — уже само по себе подвигом было немалым. Интересно, повесил ли Востриков карниз в кабинете или нет? Скорее всего — нет… И что с делами Олеговыми? Сейчас бы уже вернулся в Питер, закатились бы в кабак, с тем же Востриковым, оттянулись бы по полной программе. Если бы… если бы… А с другой стороны: все здесь, в Новгороде, хорошо, вот только в порубе плохо… ну, ведь не вечно тут сидеть, кто знает… Кто знает? А кто посадил — тот и знает! Пимен-ключник, черт чернявый! Ладно, черт с ним, с Пименом, найдется в конце концов и на него управа… Выберемся из передряги — не из таких выбирались. Интересно, что же Гришаня никак не действует? Видно, не сообщил ему Иван Костромич, не до того было или не дали. Что ж теперь — сгнить здесь?

Сон что-то никак не шел — может, на нервной почве бессонница, а может, не фиг было днем дрыхнуть. Олег Иваныч тихонько матюгнулся и попытался думать о чем-нибудь приятном. Например, о боярыне Софье. О волосах ее, словно лен светлых, о глазах золотисто-карих. А что, если сватов заслать? Нет… Вдруг откажет? Хоть Олег Иваныч и при должности, да все ж не боярин — не ровня старинному роду Заволоцких. Но, правду сказать, должность у Олега не маленькая, хоть и незаметная, да важная… и не только для Феофилакта-игумна важная, но и для Новгорода, Господина Великого. Другой вопрос — богат Олег Иваныч иль беден? Вроде бы не беден — вон какую шпагу справил, дорогущую, и жалованье у него приличное… а с другой стороны взять — и не богат вовсе — ни палат каменных, ни теремов, ни амбаров. Даже деревеньки какой завалящей — и то нет! Усадьба на Славне, слуги — не его, Феофилактовы.

Олег Иваныч вздохнул. Тяжело вздохнул, с горечью душевной. По всему выходило — рановато ему еще Софью-боярыню сватать, сперва на жизнь заработать надо. Взяток, что ли, побрать? Так не дают, ироды! Эх, Софья, Софья… Хороша боярыня, да не про Олегову честь. Не то что сватов — эк, размечтался — но и так, в гости зайти, и то совестно — зачем, скажет, приперся? Чего такого надобно? А насчет богатства — так это, в общем-то, дело наживное… Можно ведь, при известном старании, и в бояре пробиться, а там… А там — как Софья… А вдруг — не захочет?

Тьфу! Не мысли у Олега Иваныча были — одно расстройство.

Не знал он, не ведал, что в светлом тереме на улице Прусской не спала сейчас и Софья. Ворочалась на широком ложе, встала — простоволосая — вышла босиком в сени, дверь на крыльцо распахнула, вдыхала полной грудью свежий ночной воздух. Соловей пел-заливался в кустах, за оградой квакали лягухи. Боярыня попила в сенях квасу, оставила дверь приоткрытой, улеглась снова. Нет, не спалось ей. Вспомнила, как боярин Ставр недавно присылал людей. Велела прогнать со двора. Красив, спору нет, боярин, и богат, и роду знатного, — но не люб он Софье, не люб, и все тут! А она, боярыня Софья, свободная новгородская гражданка, не какая-нибудь забитая московитка, которую силком замуж выдают — есть у варваров-московитов такой обычай, о том слыхала Софья. Ну, Новгород не Москва — покуда свободна — ни за что не пойдет за нелюбого. Боярин Ставр… Красив, статен, бородка аккуратно подстрижена, нос с горбинкой, породистый, глаза… а вот глаза оловянные, словно неживые. И мстителен, сказывают, мстителен и злопамятен, ну на это Софье наплевать и забыть — станет она еще кого бояться, у самой и людей и злата станется. Правда, насчет злата… Не так уж и много было его у боярыни. Зато — гордости много, хоть и грех это. Строга боярыня Софья, и торг вести может умело, и управительница хоть куда, слуги да холопы дворовые единого взгляда слушаются, о том не зная, что госпожа их властная — женщина все же, и, как любой женщине, хочется ей опереться на мужское плечо, выказать всю свою мягкость да нежность, как бывало мужу покойному выказывала, жаль, столь мало пожили… а вдруг… вдруг найдется еще мужчина, которого сможет она полюбить без оглядки, бросить всю себя, словно в омут, отдаться новой любви своей яростно и страстно, как уже было когда-то? Да было ли? Да нет, было… все было: и ночи, любовного огня полные, и жаркие объятия… И может, будет еще все? Ведь не такая она и старая — тридцати нет. Представилось вдруг Софье — словно возлежит она снова на жарком ложе, обнаженная, красивая, страстная, — и ласкают ее сильные мужские руки, глубоко и нежно… нет, не о покойном муже воспоминание то было, хоть и любила его когда-то боярыня… не о нем… Грезился ей тот самый мужчина. С родинкой на левой щеке, с глазами, как волховская вода…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация