Цепляясь руками за тонкие стволы осин и рябин, Пересвет стал спускаться вниз по склону к речному берегу. В нем нарастало какое-то смятение. В облике Богородицы ему почудилась какая-то еле уловимая перемена, то ли Она стала чуть выше ростом, то ли шире в плечах и бедрах. Но сильнее всего Пересвета поразило то, что Приснодева. только что парившая над самой поверхностью земли, вдруг разделась и вошла в реку, как обычная женщина. Она даже ежилась и негромко ойкала от страха, бредя к другому берегу по пояс в воде, как-то уж совершенно по-обыденному. И косы Ее были уложены на голове по обычаю местных селянок.
Стащив с себя одежду и сапоги, Пересвет ринулся через реку, поднимая фонтаны брызг. Он дважды споткнулся и едва не плюхнулся в холодную воду с головой, наступив на покрытые илом подводные коряги. Выбравшись на более крутой противоположный берег, Пересвет продрался через заросли ольхи и увидел Ее, стоящую под склоненной ветлой с прижатыми к лицу руками. Она плакала навзрыд. Наброшенная второпях исподняя сорочица топорщилась продольными складками на ее вздрагивающей от рыданий спине.
Пересвет поспешно оделся и только после этого несмело приблизился к Ней. Однако слова приветствия так и не слетели с уст Пересвета, ибо он увидел на земле рядом с ветлой нагое девичье тело со связанными за спиной руками. На шее у мертвой девушки была затянута веревочная петля. Глаза у покойницы были выклеваны воронами и сороками. Пальцы на ее ногах были объедены каким-то мелким хищным зверьком, также была изгрызена левая девичья грудь.
В мертвой девушке Пересвет сразу узнал Шугу. Он со стоном упал на колени, вцепившись пальцами в свои длинные волосы. Горячие слезы градом покатились по его щекам.
Рыдающая женщина повернулась к Пересвету, отняв руки от своего лица. Это была Авдотья Микулична.
— Ты здесь?! — изумленно выдохнул Пересвет, поднявшись с колен и глядя на женщину полубезумными глазами. — Как ты тут оказалась?!
— Пересвет, миленький, ты же сам привел меня сюда, — испуганно пролепетала Авдотья Микулична. — Я встретила тебя в Хотьковском монастыре, потом мы вместе отправились домой: ты в Сергиеву обитель, а я в Косариху. Нам же было по пути. В дороге ты вдруг сказал мне, что знаешь, где разбойники бросили тело моей племянницы. И повел меня напрямик через лес. И вот довел…
Взглянув на девичий труп, Авдотья Микулична вновь залилась слезами.
Пересвет, шатаясь, как пьяный, топтался вокруг мертвой Шуги, растирая лоб ладонью и силясь вспомнить свою встречу с Авдотьей Микуличной в Хотьковском монастыре и то, как он вместе с ней вышел в путь… Но в голове у Пересвета был словно черный туман.
Глава седьмая
Малая схима
Выйдя на высокий береговой скат, Пересвет сел на молодую, пахнущую сыростью и прохладой, траву. В кустах черемухи звенели овсянки. На гибкой вершине молодой ели качалась и отрывисто стрекотала сорока, взмахивая вверх-вниз своим длинным упругим хвостом. В бледно-голубом небе с редкими кучевыми облаками растекался солнечный жар.
Тишина и покой обняли Пересвета, и детское беззаботное волнение наполнило его сердце. Ему вдруг показалось, что все невзгоды и его душевные терзания растаяли и исчезли, как мартовский снег под лучами солнца. Вид извилистой узкой реки, бегущей по камням под обрывом, завораживал Пересвета. Сколько бы раз он ни приходил сюда в этом году, и в прошлом, и в позапрошлом — ничего здесь не меняется; все так же величаво возвышаются сосны и ели, журчат речные струи, поют птицы, вокруг расстилаются голубые дали необъятных лесов. Пересвет ощущал себя песчинкой в этом величественном храме Природы. И он совсем не тяготился своим одиночеством.
Пересвет помнил, как ему было невыносимо тяжело, похоронив тело Шуги в лесу, вернуться в Троицкую обитель. Монахи и прихожане казались Пересвету чужими, безучастными к его судьбе. У него тогда все валилось из рук, ему ни до чего не было дела. Словно в сердце у Пересвета оборвалась самая важная жизненная струна, и он вдруг почувствовал полное безразличие к окружающему миру. Он жил, как в бреду, не понимая ни времени, ни места. Кто-то из монахов утверждал, что Пересвет болен, а кто-то крутил пальцем у виска, мол, тронулся младень рассудком.
И тогда игумен Сергий убедил Пересвета, побеседовав с ним наедине, уйти подальше в лес, построить скит и излечить душевные раны одиночеством и тяготами отшельнической жизни.
Удалившись в лесную чащу, Пересвет выстроил избушку неподалеку от того места, где была схоронена Шуга. Поначалу он волком выл от безутешного горя, ежедневно приходя к одинокой могилке. В слезах и трудах проходили дни Пересвета в первые полгода пребывания в скиту. Наконец, ослабев от слез, как после долгой болезни, Пересвет ощутил в себе выстраданное облегчение, к нему опять вернулся покой, словно ему открылось единственно мудрое решение, которое написано человеку на роду.
И при свете дня, и бессонными ночами Пересвет, размышляя, укрепился в мысли, что, ни о чем не жалея ни в прошлом, ни в настоящем, ничего не желая от будущего, он пережил все отпущенные ему радости и печали и ждать ему больше нечего. Все то, что он любил, к чему стремился, все то, что его радовало и волновало, — это все утратило для него интерес. Ежедневно совершая молитвы перед грубым деревянным крестом, вкопанным в землю, Пересвет желал лишь одного, чтобы Богородица опять предстала перед ним наяву, открыв ему смысл и цель его дальнейшего существования.
Спустившись с речного обрыва, Пересвет направился по протоптанной им же тропе к своему одинокому жилью на лесной опушке. В руках у него была котомка, наполненная мотками нарезанной ивовой коры. Еще издали Пересвет увидел, что возле потемневшей от дождей избушки маячит одинокая фигура в черной монашеской рясе. Это был Ослябя. Только он навещал Пересвета в его уединении, принося ему соль, толстые нитки для починки одежды, сухари и мед.
Долгое отшельническое житье приучило Пересвета к неприхотливости, теперь он мог обходиться без многих вещей, мог голодать по нескольку дней, мог выносить жару, холод и укусы злого лесного гнуса.
— Покуда добрался до тебя, брат, думал, комары меня заживо сожрут! — промолвил Ослябя, после приветственных слов и объятий с Пересветом. — И как токмо ты спасаешься от этих летучих кровопийц!
— Натираюсь соком сабельника и зверобоя, тем и спасаюсь, — ответил Пересвет, сбросив с плеча котомку. — Присядь, друже. Сейчас я костерок разведу подымнее, это тоже верное средство от комаров.
Ослябя уселся на суковатый сосновый чурбак. Он кивнул на котомку, лежащую у дверей избушки:
— Что за добычу из лесу принес, брат?
— Лыко там, — сказал Пересвет, ломая сухие ветки для костра, — лапти плести буду, а то сапоги мои совсем износились.
— Сказал бы мне в прошлый раз, я ныне принес бы тебе новые сапоги, — проговорил Ослябя, обмахиваясь березовой веточкой. — В сырую-то погоду в лаптях шибко не походишь, брат.
— Волк круглый год босым ходит, и ничего, — усмехнулся Пересвет.
