— Чего медлите, олухи! — рявкнул на слуг Будивид. — Убейте его!
Челядинцы бросились на Пересвета, который сначала швырнул стул им под ноги, потом опрокинул стол, ставший преградой для нападавших. Пересвет действовал мечом быстро и умело, нанося колющие удары. Не прошло и минуты, как один из слуг упал замертво с пробитым сердцем. Затем свалились на пол и двое других с тяжелыми ранами.
Будивид, схватив с полу топор, вступил в схватку с Пересветом, стараясь вырваться из трапезной в нижние покои терема. Ступив ногой в кровавую лужу, Будивид потерял равновесие. Этим воспользовался Пересвет, вонзивший меч в бок боярину. Будивид выронил топор, застонав от сильной боли. Лежа на полу, Будивид молил Пересвета о пощаде.
Однако в холодных глазах Пересвета не было жалости.
— Уж я-то не промахнусь, боярин, — жестко обронил он, направив острие своего меча в горло Будивиду.
Неожиданно в трапезную вбежали жена и сын Будивида и, припав к ногам Пересвета, стали слезно умолять его сжалиться над их мужем и отцом. Пересвет стер кровь с меча об одежду дрожащего Будивида, затем убрал клинок в ножны. У него не хватило духу заколоть Будивида на глазах у его жены и сына.
Глава девятая
Ослябя
На другое утро к Пересвету подступил муж его сестры.
— Ты переночевал у нас, молодец, отведал наших кушаний, а теперь седлай коня и езжай отсюда подобру-поздорову, — молвил Велемир Проклович, не скрывая своего страха и раздражения. — Что ты вчера учинил в доме у боярина Будивида! Всю трапезную кровью залил, слуг порубил, самого Будивида едва жизни не лишил. Да ты в своем уме! Что ты творишь?! Коль дойдет сие до Корибута Ольгердовича, то не сносить тебе головы, дурень. Хорошо, князь с дружиной сейчас в походе. Пользуйся этим, приятель, уноси ноги из Брянска. Будивид — муж зело мстительный, и князь к нему милостив. Из-за тебя и мы с Ростиславой пострадать можем, а ведь у нас детки малые.
Пересвет, прочитав по глазам сестры, что и она поддерживает мужа, без возражений и упреков собрался в дорогу. Деньги у него имелись. Пищей на несколько дней Ростислава его снабдила.
Прощаясь с Пересветом, Ростислава посоветовала ему уйти в те земли, которые не находятся под властью литовских князей.
— Отправляйся в Рязань или Москву, — промолвила Ростислава. — Коль вздумает Корибут Ольгердович мстить тебе, то там ему тебя будет не достать. Тамошние русские князья сильны полками, и литовцам они не по зубам.
Обняв на прощание сестру, Пересвет вскочил на коня и по длинной улице, укрытой первым пушистым снежком, выехал из Брянска. Добравшись до городка Мещевска, Пересвет после краткого раздумья повернул усталого скакуна на дорогу, ведущую к Москве.
Перебравшись через реку Угру близ Калуги, Пересвет оказался на землях Московского княжества. Это был обширный обжитый край, пересеченный реками и речушками с непривычными мерянскими названиями — Воря, Пажа, Нара, Пахра, Кончура, Шерна… Густые леса здесь соседствовали с обширными лугами и холмистыми пажитями. Следов военного разорения, как на Черниговщине, нигде не было видно: в пути Пересвет не встретил ни одной сожженной или брошенной деревни. Судя по всему, волны татарских набегов сюда давно не докатывались. Соседние русские князья еще со времен Ивана Калиты старались не враждовать с сильной Москвой. Ныне на Московском княжении сидел двадцатидвухлетний внук Ивана Калиты, Дмитрий Иванович. Несмотря на молодость, князь Дмитрий уже выказал свою непреклонную волю и ратное мужество, усмирив надменных суздальских и тверских князей, отразив три вторжения литовских войск во главе с Ольгердом.
Всякий человек, знающий себе цену, не станет довольствоваться малым, но возьмет у судьбы лучшие и высшие блага, рассуждал Пересвет, надумавший поступить на службу к московскому князю.
Ни друзей, ни родственников в Москве у Пересвета не было. Замолвить слово за него перед Дмитрием Ивановичем было некому. Оказавшись в Москве, Пересвет решил для начала свести знакомство с кем-нибудь из местных бояричей и купцов и, уже опираясь на полезные связи, попытаться обратить на себя внимание самого Дмитрия Ивановича.
По сравнению с Брянском, Москва была очень обширна. Собственно, сам город с главными храмами и боярскими теремами, обнесенный белокаменными стенами, был невелик. Белый град, как называли свой детинец сами московляне, лежал в излучине речки Неглинки, впадающей в Москву-реку. С двух сторон московский детинец, имеющий форму треугольника, омывали воды этих двух рек, а с третьей стороны был выкопан глубокий ров. С юга и северо-востока к Белому граду примыкали обширные посады, где проживал в основном ремесленный и торговый люд. Такого многолюдья, как в московских посадах, Пересвету не доводилось видеть ни в каком другом городе Руси.
«Правду молвят знающие люди, утверждая, что ныне все богатства, все искусные ремесленники в Москву стекаются, — думал Пересвет, толкаясь на торжище возле Тверских ворот. — Сколь тут добра всякого и узорочья разного — глаза разбегаются! Иноземных товаров — не перечесть! Русских торговцев полным-полно и чужеземных не меньше. Ну, прямо Вавилонское столпотворение!»
Пересвет невольно вздрогнул и замедлил шаг, когда его слух вдруг резанула столь знакомая ему немецкая речь. Вытянув шею, Пересвет вгляделся поверх людской толчеи в длинный ряд деревянных лабазов, где вели торговлю купцы из Германии.
Неожиданно кто-то неловко толкнул Пересвета в спину. И тут же прозвучал негромкий извиняющийся голос, перепутать который Пересвет не мог ни с каким другим голосом. Резко обернувшись, Пересвет увидел перед собой монаха в грубой черной рясе, в черном клобуке, надвинутом на самые глаза.
— Очам не верю! Неужто это ты, Ослябя?! — воскликнул пораженный Пересвет, схватив монаха за рукав рясы.
Монах поднял глаза на Пересвета, чуть сдвинув клобук на затылок. Его бородатое лицо озарилось улыбкой.
— Матерь Божья! — вырвалось у монаха. — Ты ли это, Пересвет! Какими судьбами?!
Два бывших закадычных друга, позабыв вражду, сначала обнялись, потом завели торопливый сумбурный разговор. Их толкали снующие вокруг люди, но эти двое ничего не замечали вокруг.
— Давно ли ты в Москве? — спросил Ослябя.
— Сегодня прибыл, — ответил Пересвет. И сам задал вопрос: — Почто ты в монахи подался, брат?
— Изранен я был сильно в сече с литовцами, когда состоял в дружине у смоленского князя, — пустился на откровения Ослябя. — Никто из лекарей не верил, что я выживу. Покуда я неделю в горячке валялся, со мной постоянно был образок с ликом Сына Божия. Когда я встал на ноги, лекари сказали мне, что не их заботами, но провидением Господним не погасла искра жизни в моем теле. Вот тогда-то я и решил сменить кольчугу на рясу. И, знаешь, нисколько об этом не жалею, брат.
— Ой ли? — усомнился Пересвет, шутливо пихнув Ослябю в бок. — Ты же среди кулачных бойцов всегда первым был и на ратные дела всегда был горазд. По мне, так не к лицу тебе вовсе монашеские одежды, друже.
