В конце марта пришел выкуп за Василия Иоанновича, которого тевтонцы без промедления отпустили на волю.
Пересвету было известно, что в соседнем замке томятся в неволе около четырех сотен литовцев и жемайтов, угодивших в плен в ходе сражения на реке Рудаве. Через того же Василия Иоанновича Пересвет узнал, что Ольгерд и Кейстут торгуются с крестоносцами, желая вызволить из плена своих людей и при этом не желая выплачивать немцам слишком большой выкуп. На время ведения этих переговоров Ольгерд и Кейстут заключили перемирие с Тевтонским орденом.
Когда Василий Иоаннович покинул Рудавский замок и уехал на Русь, все нужные ему сведения Пересвет стал узнавать от Эггона и Гертруды, с которыми у него сложились дружеские отношения.
При посредстве Василия Иоанновича Пересвету и Будивиду удалось связаться со своими родичами в Брянске, которые тоже известили власти ордена о своей готовности выплатить за них выкуп. Пересвет помимо этого узнал, что его отец сумел выйти живым из сечи на реке Рудаве. Порадовался и Будивид, узнавший, что его брат Ердень и племянник Кориат также сумели уйти за Неман вместе с поредевшими полками Ольгерда и Кейстута.
В апреле лекари сняли с Пересвета ремни и повязки, так как его рана затянулась, а ключица срослась. Поднялся на ноги и Будивид, почти оправившийся от своих тяжелых ран. Теперь Будивид, как и Пересвет, днем или вечером частенько выходил на прогулки во внутренний двор крепости. Если в дневное время Пересвет охотно составлял компанию Будивиду, то по вечерам он предпочитал уединяться где-нибудь с Гертрудой. За два месяца пребывания в плену Пересвет уже мог довольно сносно изъясняться по-немецки, вполне обходясь и без помощи ворчливого Будивида.
Однажды застав Пересвета и Гертруду целующимися в крепостной конюшне, Будивид не преминул при случае напомнить своему юному собрату по несчастью о невесте, которая ждет его в Брянске.
«Неужто ты уже позабыл про красавицу Чеславу, младень? — попенял Пересвету Будивид. — Неужто променял ее на прелести смазливой немки, которая и речи-то славянской не разумеет! Греховодничаешь и в ус не дуешь, дурья башка! Немцы нам враги испокон веку, а ты с немкой путаешься, ласки ей даришь. Увидели бы сие непотребство твой батюшка и отец Чеславы, что бы они сказали на это?»
Пересвету стало стыдно перед Будивидом. Он и впрямь очень редко вспоминал про Чеславу. Заботливая и ласковая Гертруда с некоторых пор целиком завладела всеми его помыслами.
Часть II
Глава первая
Ансельм фон Райс
В начале мая лекари переселили Пересвета и Будивида в небольшое отдельное помещение, расположенное на втором этаже замка близ главной башни. В комнате с довольно низкими закругленными сводами было два ложа, сундук для платья, стол и два стула. На дощатом полу была расстелена порыжевшая от времени медвежья шкура. Из единственного узкого окна, похожего на бойницу, открывался вид на реку Рудаву и на лесную чащу, раскинувшуюся на другом берегу. На ночь, чтобы не донимали комары, окно можно было закрыть деревянным ставнем.
Неуемный Будивид, едва вселившись в эту каморку, сразу начал придумывать способ, как бы сбежать из Рудавского замка. Он говорил Пересвету, мол, немцы могут заломить такой большой выкуп за них, что на сборы денег может уйти полгода и дольше. «А мне эта неволя опостылела дальше некуда! — злился Будивид. — Опять же, брат мой выплатит тевтонцам серебро за меня, а потом станет меня же попрекать этими деньгами. Скажет, я тебя из плена вызволил, так ты должен мне вдвое возместить мои убытки. Такого скрягу, как Ердень, еще поискать!»
Гуляя по крепостному двору и в нижних переходах замка, Будивид случайно нашел оброненный кем-то нож. Он принес его в каморку и спрятал в расщелине под порогом. Вернувшись с другой прогулки, Будивид показал Пересвету обрывок толстой веревки длиной в сажень. Веревку он спрятал под медвежьей шкурой. Теперь по ночам Будивид точил нож маленьким осколком гранита и рвал на ленты свой плащ, сплетая из них веревку. Будивид поделился с Пересветом своим замыслом побега. Он намеревался смастерить длинную веревку, чтобы по ней ночью спуститься с крепостной стены в ров, заполненный водой. Будивид уже знал распорядок смены стражи на крепостных стенах и башнях. Он собирался пробраться на северную стену замка сразу после полуночи, когда начальник гарнизона заканчивает обход караульных. На вопрос Пересвета, как им удастся выйти из каморки, если на ночь их запирают на засов, Будивид хитро подмигнул юноше.
— Вот тут нам и пригодится твоя немка, приятель, — усмехнулся он. — Назначишь Гертруде свидание на поздний час, она и отопрет дверь нашей темницы. Ей ведь это не составит труда.
— А что потом? — волнуясь, спросил Пересвет. — Гертруда непременно поднимет тревогу, коль увидит, что мы с тобой вознамерились бежать из крепости.
— Не беспокойся, дружок, — хищно ухмыльнулся Будивид, пробуя пальцем острие ножа. — Гертруда и пикнуть не успеет, не то что сообразить, куда мы собрались.
— Так ты хочешь убить Гертруду?! — возмутился Пересвет. — И это после всего того, что она для нас сделала! Какой же ты христианин после этого?! Ты просто неблагодарная свинья, боярин!
— Что, петушок, распробовал прелести Гертруды и теперь корчишь из себя эдакого святошу! — злобно набычился Будивид. — Может, ты и вовсе намерен остаться здесь, чтобы и дальше миловаться со своей ненаглядной Гертрудой. Я гляжу, ты сильно присох к этой смазливой немочке. Может, ради нее и в латинскую веру перейдешь, а?
— От православной веры я отрекаться не собираюсь, — звенящим голосом произнес Пересвет, — но и жизнью Гертруды жертвовать не стану ради нашего побега. Такой грех я на душу не возьму. Запомни это, боярин.
— Запомню, касатик. Крепко запомню! — мрачно промолвил Будивид, с неприязнью глядя на Пересвета. — Эх ты, дурень!
После этого разговора Будивид больше не откровенничал с Пересветом, хотя продолжал по ночам плести свою веревку. Он не собирался отступать от задуманного, не скрывая того, что если и совершит побег из крепости, то один, без Пересвета.
Дни проходили за днями, а Будивиду никак не удавалось придумать какой-то новый способ ночного побега из Рудавской крепости. Поэтому он волей-неволей опять стал склонять Пересвета к тому, чтобы тот пожертвовал Гертрудой ради их свободы. Желая пробудить в Пересвете ненависть к немцам, Будивид с утра до вечера рассказывал ему о жестокостях, кои творили тевтонцы при покорении пруссов и куршей. Не забывал Будивид и про недавние бесчинства крестоносцев, совершенные ими в Литве и Жемайтии. «Тевтонцы постоянно твердят, что несут на земли Прибалтики светоч веры Христовой, а на деле они сеют смерть и страдания среди литовских племен, — молвил Будивид. — На жемайтов, земгалов и латгалов тевтонские рыцари смотрят, как на диких зверей. Немцы хотят истребить поголовно эти племена, как в свое время они уничтожили куршей!»
Пересвет сознавал, что Будивид говорит ему правдивые вещи. Он и сам видел пепелища литовских селений, сожженных крестоносцами дотла. А об ужасной участи пруссов можно было судить по тому, что ныне они были заняты самой грязной и тяжелой работой по воле своих завоевателей-немцев. В Рудавской крепости батраки-пруссы чистили сточные канавы, крутили тяжелые мельничные жернова, вывозили из конюшен навоз, мостили камнем главную крепостную площадь и прилегавшие к ней переулки… Даже внешний вид пруссов говорил о том, насколько тяжела и безрадостна их жизнь. Одежда пруссов представляла собой грязные лохмотья, на ногах у них были лыковые опорки или башмаки из грубой свиной кожи, они носили длинные волосы и бороды, чаще всего лохматые и давно не мытые. Разговаривать на родном языке пруссам было строго-настрого запрещено, тевтонцы принуждали их изъясняться только по-немецки. Пруссам было запрещено иметь много детей, обучаться грамоте, заниматься торговлей, покидать даже ненадолго свои деревни. Многие пруссы вообще не имели жен, так как тевтонцы имели обыкновение обращать в рабство прусских девушек, едва те выходили из отроческого возраста, и угоняли их в свои города и замки. Там дочери пруссов постепенно забывали родной язык и обычаи предков, становились христианками и рожали детей от своих немецких господ.
