— Ы-ы-ы-ы… — сказал мужик в коричневом пиджаке, когда Саша посмотрел на него, и закатил глаза. Изо рта у него немыслимо воняло; Саша торопливо отвернулся и стал смотреть на стену, где висел треугольный матерчатый вымпел и выпиленная из раскрашенной фанеры голова Ленина.
«Господи, — вдруг подумал он, — а я ведь действительно живу в этом… в этой… Стою пьяный в очереди за портвейном среди всех этих хрюсел — и думаю, что я принц?!»
— Килька кончается! — раздались испуганные голоса в соседней очереди. — Килька!
Саша почувствовал, что сзади его дёргают за плечо.
— Что такое? — спросил он, оборачиваясь.
— Я так считаю, — сказал мужик в пиджаке, — надо нам идти на исконные наши земли — Владимир, Ярославль — раздать людям оружие и опять всю Россию завоевать.
— А потом?
— Потом идти воевать хана Кучума, — сказал мужик и потряс перед Сашей кулаком.
— Портвейн кончается… — тревожно зашептал народ.
Саша выдавился из очереди и стал проталкиваться к выходу. Пить теперь совершенно не хотелось. У выхода стояли две женщины в белых халатах и шапочках и, поглядывая на часы, тихо, но горячо что-то обсуждали.
Вдруг где-то сзади, словно бы под невидимым потолком раза в три выше магазинного, возник и стал расти странный звук, похожий на одновременный гул множества авиационных двигателей. За несколько секунд он достиг такой интенсивности, что люди, только что мирно матерившиеся в очередях, сначала стали в недоумении озираться, а потом приседать на корточки или даже откровенно падать на пол, затыкая руками уши. Звук достиг наибольшей силы, так же резко пошёл на убыль и стих совсем, но ему на смену пришёл грохот танковых моторов, так же непонятно где возникший и непонятно куда ушедший через несколько секунд.
— Вот так каждый вечер, — сказала женщина в белом халате, — ровно без пятнадцати шесть. Мы уж куда только не звонили. Мне Зоя из «Новоарбатского» говорила — у них то же самое…
Люди поднимались с пола и подозрительно пялились друг на друга, вспоминая, за кем и за чем кто стоял. Но это было не важно, потому что и килька и портвейн уже кончились.
Саша вышел на улицу и медленно побрёл к сияющему весёлыми электрическими огнями зданию Госплана. Впереди включилась разрезалка пополам — по тому болезненному скрипу, с которым она работала, и по большим щелям между гнутыми зубьями Саша догадался, что она не из его игры, а обычная советская разрезалка пополам, плохая и старая, то ли забытая кем-то на улице, то ли стоящая на положенном ей месте. Он прошёл было мимо, но по приобретённой в игре привычке вернулся и посмотрел, не стоит ли сразу за ней, как это обычно бывало в лабиринте, кувшин с восстанавливающим жизненную силу напитком. Кувшина не было, зато были сразу три бутылки семьдесят второго портвейна. Саша пошёл дальше, прислушиваясь к ухающему скрипу за спиной и угадывая в нём несколько повторяющихся нот из «Подмосковных вечеров» — словно пластинку, стоящую на проигрывателе, заело, и ржавый голос безнадёжно задавал тусклому московскому небу вечный русский вопрос: «есть ли бзна?… есть ли бзна?… есть ли бзна?»
Саша дошёл до Госплана и понял, что опоздал. Рабочий день кончался, и высокая ассирийская дверь выбрасывала на улицу одну волну народа за другой. Он всё-таки попытался войти, преодолел несколько метров против течения и уже уцепился было за холодное ограждение турникета, но был смыт и вынесен обратно на улицу группой жизнерадостных женщин. Мимо прочапал Кузьма Ульянович Старопопиков с портфелем в руке, и Саша совершенно машинально пошёл за ним. Кузьма Ульянович сразу углубился в какие-то тёмные переулки — видно, жил где-то неподалёку. Саша сам не знал, зачем он идёт за Старопопиковым — ему нужно было какое-нибудь дело, к которому можно на время пристроиться, чтобы спокойно подумать.
Минут через десять — а может, и через полчаса, он как-то потерял счёт времени — Кузьма Ульянович, дойдя до большого и совершенно безлюдного двора, направился к угловому подъезду. Саша решил, что дальше идти за ним будет ещё глупее, чем до сих пор, и совсем уже собирался развернуться, когда вдруг к Кузьме Ульяновичу подошли двое долговязых парней в модных натовских куртках. Саша мог дать что угодно на отсечение, что только что их не было во дворе. Он почуял неладное и быстро нырнул за пожарную лестницу, до самого низа забитую досками, — здесь его никто не мог увидеть, хоть он был рядом с подъездом.
— Вы — Кузьма Ульянович Старопопиков? — громко спросил один из подошедших — по-русски он говорил с сильным акцентом и, как и второй, был курчав, чёрен и небрит.
— Да, — с удивлением ответил Кузьма Ульянович.
— Это вы бомбили лагерь под Аль-Джегази?
Кузьма Ульянович вздрогнул и снял очки.
— Вы сами-то кто бу… — начал было он, но собеседник не дал ему договорить.
— Организация Освобождения Палестины приговорила вас к смерти, — сказал он, доставая из кармана длинный пистолет. То же сделал и второй.
Кузьма Ульянович подпрыгнул и выронил из руки портфель, а в следующий миг оглушительно загремели выстрелы и полетели на асфальт стреляные гильзы. Первая же пуля отбросила Кузьму Ульяновича на дверь, но до того, как он упал, палестинцы уже разрядили в него обоймы своих пистолетов, повернулись и пошли прочь; Саша с удивлением заметил, что сквозь них видны деревья и скамейки, а когда они дошли до угла, то были уже почти невидимы и даже, кажется, не стали делать вид, что поворачивают за него. Наступила странная тишина. Саша вышел из-за пожарной лестницы, посмотрел на Кузьму Ульяновича, который тихо ворочался на асфальте у двери, и растерянно огляделся. Из соседнего подъезда вышел какой-то мужчина в спортивном костюме, и Саша со всех ног кинулся к нему. Тот удивлённо остановился, и Саша вдруг почувствовал себя глупо.
— Вы сейчас ничего не слышали? — спросил он.
— Ничего. А что я должен был слышать?
— Так… Там человеку плохо.
Мужик наконец увидел Кузьму Ульяновича.
— Пьяный, наверно, — сказал он, подходя и приглядываясь. — Хотя вроде нет. Эй, что с вами?
— Сердце, — слабо ответил Кузьма Ульянович, делая между словами большие паузы. — Вызывайте «скорую», мне двигаться нельзя. Или лучше жену позовите. Второй этаж, сорок вторая квартира.
— Может, лучше мы вас отнесём?
— Нет, — сказал Кузьма Ульянович. — У меня уже два инфаркта было. Я знаю, что лучше и что хуже.
Мужик в спортивном костюме кинулся вверх по лестнице, а Саша повернулся и быстро пошёл прочь.
Он сам не заметил, как добрёл до метро и доехал до Госснаба. Когда он пришёл в себя на набережной, возле родной пятиэтажки с колоннами у фасада, он был уже окончательно трезв. Два окна на третьем этаже ещё горели, и он решил подняться.
Третий этаж был пуст и тёмен, и все, казалось, ушли — только в первом подотделе малой древесины кто-то ещё работал. Саша подошёл к приоткрытой двери и заглянул в щель.
