– Самос тоже процветал при моем брате Поликрате и даже какое-то время процветал после его смерти, – молвил далее Силосонт. – Я же управляю наполовину обезлюдевшим городом, где из мужского населения, по милости Отаны, уцелели в основном старики и малые дети. Клянусь Зевсом, я до конца дней своих не забуду того, как персы умеют держать данное слово!
И помогать Гистиею Силосонт отказался наотрез.
– А если я верну всех самосцев, проданных персами в рабство, обратно на Самос, тогда станешь ли ты моим союзником если не в войне с лесбосцами, то в какой-нибудь другой войне? – спросил, хитро прищурясь, Гистией.
– Я не верю, что такое может быть, – проворчал Силосонт.
– И все-таки ответь мне, – настаивал Гистией. – Поверь, друг мой, я смогу наказать Отану за его злодеяние на Самосе и заодно разыщу всех самосцев, мыкающихся в рабстве.
Силосонт внимательно посмотрел в глаза Гистиею, стараясь понять, откуда он понабрался такой самоуверенности.
– Если ты сделаешь то, что обещаешь, тогда мой флот присоединится к твоему против любого недруга, – и Силосонт сделал жест, принятый у эллинов, когда они призывали богов в свидетели.
Прошел месяц.
За это время в северо-восточной Эгеиде произошли бурные и трагические события.
Персидское войско, переправившись на Лесбос на ионийских кораблях, после нескольких упорных битв и штурмов захватило все города на острове. Эолийцы, не пожелавшие покоряться персам, во множестве бежали вместе с женами и детьми на острова Лемнос и Эвбею.
Ионийцы, предводительствуемые Гистиеем, преследуя несчастных эолийцев, ворвались на Лемнос и завоевали этот остров. Гистией был готов воевать и дальше. Он собирался напасть на соседний с Лемносом остров Имброс и даже готовился к морскому походу на Эвбею, остров огромный и многолюдный, вдобавок расположенный у самых берегов Эллады.
Но Артафрен охладил воинственный пыл Гистиея, напрямик сказав ему, что Дарий повелел им завоевать лишь остров Лесбос. Разместив гарнизоны на Лесбосе, Артафрен перевез персидское войско обратно на малоазийскую землю.
Поняв, что спорить с Артафреном бесполезно, ибо лидийский сатрап не выносил моря и кораблей, Гистией послал Дарию длинное письмо с жалобами на Артафрена. С присущей ему изворотливостью он якобы ратовал за расширение Персидского царства, чтобы Дарию покорились все острова Эгейского моря. Артафрена же Гистией обрисовал Дарию как человека недальновидного, по молодости лет не сознающего, насколько важны для державы Ахеменидов морские завоевания, коль уж она расширилась до берегов Эгеиды и Понта Эвксинского.
Умный Артафрен, предвидевший подобный ход Гистиея, тоже отправил к Дарию гонца с письмом, в котором всячески хулил эллина, называя того хитрым честолюбцем, испорченным алчностью.
«Если Гистией и печется о каком-то благе, то прежде всего о своем собственном, но никак не о благе персидского царя, – писал Артафрен. – Гистией желал бы стать правителем острова Лесбос, поскольку союз эолийских городов – гораздо большая сила, чем Милет. Гистией называет себя другом персидского царя и пользуется этой дружбой, чтобы с помощью персидского войска завоевать для себя какой-нибудь богатый остров в Эгейском море. Самое лучшее, по-моему, это чтобы Гистией и носа не показывал из своего Милета. А о расширении Персидской державы могут позаботиться и сами персы».
То ли письмо Гистиея возымело на Дария большее воздействие, то ли планы милетского тирана находили отклик в сердце персидского царя, только Дарий внял советам милетца, а не родного брата. Идя навстречу Гистиею, Дарий назначил тираном Лемноса Литократа, брата Силосонта. Дарий повелел также Артафрену и Отане разыскать всех проданных в рабство самосцев и вернуть их на родину.
Впрочем, Дарий внял и просьбе Артафрена, просившего избавить его от назойливого Гистиея. Призвав эллина к себе, царь назначил его своим советником к большому неудовольствию Артабана и многих других персидских вельмож.
Собираясь ехать в Вавилон и оставляя Милет на попечение Аристагора, Гистией хвастался тем, будто бы царь Дарий совершенно запутался в трудностях и неурядицах, которые под силу разрешить только ему, умному греку.
– Разве может варвар, даже столь высокородный, до всех тонкостей постичь искусство управления огромной державой, еще совсем недавно едва не развалившейся под воздействием восстаний покоренных персами народов? – разглагольствовал Гистией перед Аристагором и своими друзьями. – Только просвещенный ум эллина, постигшего законы мироздания, этику и философию, способен превратить хаос в некую стройную систему. Образно говоря, создать из груды камней прекрасный храм Согласия!
Еще при первой встрече с Дарием в голове Гистиея зародилась мечта: оказаться подле царского трона в числе советников Дария. И вот мечта его осуществилась – Дарий сам призывает его к себе!
Глава тринадцатая
Персеполь
Замысел построить новую столицу Персии возник у Дария еще в Египте при посещении городов, выстроенных фараонами и названных в их честь. Уджагорресент говорил Дарию, что у фараонов было в обычае знаменовать свое воцарение постройкой великолепного города или мощной крепости на вновь завоеванных землях. Хотя, конечно, были среди фараонов и такие, кто предпочитал воевать, а не строить. Встречались среди властителей Египта и люди практичные и попросту скупые, которые просто меняли часть планировки какого-то города, построенного их предшественниками, либо обновляли храмы и укрепления столицы, оставляя надписи об этом на огромных обелисках высотой с пальму. Как говорил Уджагорресент, делалось это в назидание потомкам.
Помимо строительства новой столицы Дарию захотелось, в подражание Тутмосу
[137]
и Рамзесу Великому
[138]
, сделать надпись с перечислением своих побед на какой-нибудь высокой скале, заметной издалека. И чтобы надпись эта непременно была украшена его изображением, а также изображением светлого бога Ахурамазды, покровителя Дария.
Мраморные плиты с текстом на трех языках о походах и победах, свершенных Дарием в недавнем прошлом, уже не казались ему чем-то выдающимся, хотя эти плиты были установлены в нескольких самых крупных городах Персидской державы, в том числе и в Мемфисе. По сравнению с гигантскими обелисками и пирамидами фараонов или с наскальными текстами Рамзеса эта попытка оставить по себе память для потомков больше не казалась Дарию достойной его воинской славы. Вряд ли эти плиты с трехязычными клинописными текстами переживут монументальные творения владык Египта и не затеряются в хаосе грядущих лет и потрясений.
