Глава восьмая
Аримин
В Аримин Цезарь прибыл с первыми лучами взошедшего солнца. Он без промедления собрал на сходку своих воинов. Благодаря стараниям Цинны, отряд которого проник в Аримин еще на заре вчерашнего дня, под знамена Цезаря встали около трехсот местных добровольцев. Цинна распустил слух, будто десятый легион – это авангард Цезаря, следом за которым со стороны Альп двигаются еще девять легионов. Этот слух переполошил жителей Аримина, из которых самые бедные и неимущие без колебаний пошли записываться в войско Цезаря, а самые богатые устремились к Риму, оставив свои дома и достояние.
На сходке Цезарь перечислил все обиды, нанесенные ему сенатом, упомянул и о том, что сенаторы отвергли его условия примирения с Помпеем, по сути дела не оставив Цезарю иного выбора, как начать войну с сенатом. Цезарь обещал легионерам из десятого легиона и местным добровольцам выплатить тройное жалованье в ближайшие три месяца, а если война с Помпеем затянется, то сторонники Цезаря получат еще большее вознаграждение. Призывая своих воинов быть верными ему, Цезарь говорил, что готов отдать им все свои богатства, лишь бы они помогли ему восторжествовать над сенатом и Помпеем.
На этой сходке случилось следующее недоразумение. Цезарь, заверяя воинов, что ради уплаты им жалованья он готов заложить свой золотой фамильный перстень, часто поднимал вверх свою левую руку с перстнем на безымянном пальце. Дальние ряды войска, заполнившего площадь Аримина, не имея возможности расслышать речь Цезаря, приняли его поднятую руку с перстнем на пальце как знак того, что Цезарь пообещал каждому воину всадническое состояние. Золотые кольца на левой руке в Риме носило сословие всадников, имущественный ценз которых составлял четыреста тысяч сестерциев. Каждый год цензоры проверяли списки римских всадников, и если у кого-то из них состояние оказывалось меньше четырехсот тысяч, то этих людей вычеркивали из списка всадников.
Слух о том, что Цезарь якобы готов всех воинов десятого легиона сделать всадниками, если они пойдут за ним до конца, мигом облетел весь небольшой Аримин. Потому-то число желающих вступить в десятый легион к концу дня достигло семисот человек. Напрасно военачальники и друзья Цезаря пытались объяснять легионерам и новобранцам, что слух этот – чистый абсурд. Смысл поднятой руки Цезаря заключался совсем в другом. Однако никто из воинов не желал слушать легатов и военных трибунов. Всем было известно, насколько богат Цезарь и сколь щедро порой он вознаграждает тех, кто ему предан.
Я случайно услышал разговор на эту тему между центурионом Титом Пулионом и Марком Антонием.
«Цезарю придется в случае победы над Помпеем зачислить весь десятый легион во всадническое сословие, – сказал Тит Пулион, – иначе войско утратит веру в него. Такими вещами не шутят!»
«Цезарь никогда не пойдет на это, не надейся! – возразил центуриону Марк Антоний. – Это же означает выбросить на ветер бешеные деньги! Проще обмануть воинов, чем что-то им объяснять. Обещания и обман в политике всегда идут рука об руку».
«Это же гнусность и подлость – обманывать такое множество людей! – возмутился простодушный Тит Пулион. – Боги не потерпят этого!»
«Для чего, по-твоему, существуют люди, что богатые, что бедные? – усмехнулся Марк Антоний, давно поправший в душе всяческие моральные принципы. – Люди существуют для того, чтобы их обманывать и грабить. Запомни это, наивная душа!»
Марк Антоний со смехом похлопал по плечу оторопевшего от такой беспринципности Тита Пулиона.
Мне с самого начала было ясно, что речи Цезаря против нобилей и сената, его забота о народе и стремление вернуть былую власть народным трибунам – самый обычный популизм. В отличие от братьев Гракхов, истинных народных вождей, пожертвовавших своей жизнью ради народа, Цезарь пытался с помощью плебса низвергнуть в Риме владычество оптиматов и расчистить путь для личной авторитарной власти. Собственно, этим же занимался и Помпей, опираясь на покорный его воле сенат.
Среди друзей Цезаря было немало истинных демократов, вроде Тита Лабиена и Квинта Цицерона, искренне радевших о народе. Но еще больше в окружении Цезаря было личностей авантюрного склада, таких как Курион и Марк Антоний. Эти люди только разглагольствовали о нуждах народа, а на деле заботились лишь о собственном благе. Цезарь не только не отталкивал от себя этих выскочек, но всячески старался привязать их к себе, понимая, что у порочных людей он всегда нащупает слабое место, в отличие от честных и неподкупных граждан.
Здесь, в Аримине, мне удалось стать свидетелем того, как Цезарь привлекает на свою сторону беглых преступников, воров, промотавшихся юнцов, бежавших от суда. Все это отребье, скрываясь от справедливого возмездия, стекалось к Цезарю, уповая на его могущество и милость. Цезарь, по своему обыкновению, выслушивал каждого просителя, вникал в каждое преступление с дотошностью ревностного законника и изворотливостью умелого адвоката. Каждому преступнику Цезарь мог подарить надежду на избавление от суровой судебной кары, находя во всяком деле смягчающее обстоятельство. И вся эта темная братия клялась Цезарю в верности, надеясь вместе с ним вернуться в Рим, чтобы там очиститься от всех обвинений, прикрываясь могуществом Цезаря, как некой охранной грамотой.
Однако приходили к Цезарю и такие злодеи, настолько погрязшие в преступлениях и распутстве, что даже он ничем не мог им помочь. Таким людям Цезарь прямо и открыто говорил, что спасти их может только гражданская война.
Один из таких злодеев явно не случайно оказался в Аримине и пробился к Цезарю со своим прошением. Звали его Кремуцием Кордом. Это был молодой человек двадцати шести лет, знатного рода и немалого достатка. Во внешности его не было ничего отталкивающего, наоборот, Кремуций Корд был превосходно сложен физически, у него были правильные черты лица, густые вьющиеся волосы. Он был начитан и образован, как всякий знатный римлянин. Однако история его преступлений была ужасна.
Понимая, с каким человеком ему придется беседовать, Цезарь пригласил к себе Марка Антония, который был умелым кулачным бойцом, а также меня и Олвикса. Если Марк Антоний сидел безоружный рядом с Цезарем, то я и Олвикс стояли за спиной у Цезаря вооруженные мечами.
Кремуций Корд правдиво поведал Цезарю о том, что его овдовевший отец женился на молодой красивой женщине. Не прошло и года после свадьбы, как Кремуций соблазнил свою мачеху. Их тайные встречи закончились тем, что однажды отец Кремуция застал любовников обнаженными в постели. Произошло бурное объяснение, в ходе которого Кремуций убил отца, ударив его стулом по голове. Желая отвести от себя подозрение в столь тяжком преступлении, Кремуций изобразил случившееся так, будто его отец повздорил с кем-то из рабов и пал от их рук. Дабы его версия выглядела правдоподобно, Кремуций зарезал двух рабов, а их трупы утопил в Тибре. Судебным следователям Кремуций сказал, что эти два невольника куда-то сбежали, понимая, что им грозит за убийство патриция.
В ходе долгого разбирательства следователи допросили всех прочих рабов в доме Кремуция Корда и докопались-таки до истины. Припертому к стенке Кремуцию ничего не оставалось, как сознаться в убийстве отца и указать место на реке, где по его приказу были утоплены убитые им невольники. За убийство отца по римским законам Кремуцию грозила смертная казнь. Последним шансом на спасение для Кремуция было участие в судебном процессе какого-нибудь популярного адвоката, умеющего сочинять проникновенные речи. Кремуций обратился за помощью к известному в Риме оратору Тиберию Корвину, ученику самого Марка Туллия Цицерона.
