– Как понимать такую особую привилегию для Помпея со стороны сената? – удивился Цинна. – Это же неслыханное дело! Помпей не занимает никакой государственной должности, а распоряжается легионами, как слугами в своем доме!
– Сенаторы объявили Помпея блюстителем государства, – сказал Цезарь с иронией в голосе. – А врагом Римского государства почему-то объявляют меня.
– Дело ясное! – проговорил Цинна. – Сенат опасается тебя, Гай, и держит подле себя Помпея, как цепного пса. Только народ Рима не забыл твоих благодеяний, друг мой. Плебс поддержит любой твой законопроект, доверит тебе любую должность, как только ты вернешься в Рим.
– Если я вернусь в Рим простым гражданином, то меня ждет суд и конфискация имущества, – как бы в раздумье произнес Цезарь. – Если я вступлю в Рим во главе своих войск, тогда меня объявят тираном.
– Уж лучше справедливый тиран, чем гнилая демократия, – хмыкнул Цинна.
– А как думаешь ты, Авл Валент? – Цезарь перевел свой внимательный взгляд на меня.
– Я видел близко Помпея, даже беседовал с ним, – собравшись с мыслями, сказал я. – Помпея вполне устраивает такое положение, когда он стоит, по сути дела, над сенатом, над плебсом и над законом. Помпей даже обмолвился как-то, заметив, что сенаторы, страшась Цезаря, сами дадут ему любые полномочия. Разве это демократия? В Риме сейчас правит кучка нобилей, которая опирается на банды головорезов и легионы Помпея. Я считаю, что мудрый правитель способен вызволить Рим из того политического хаоса, в котором он ныне пребывает. Однако Помпей на эту роль не годится.
– Почему же? – вновь спросил Цезарь, не спуская с меня глаз.
– Помпею нужна власть, чтобы стоять на пьедестале, – ответил я, – вникать в нужды народа он не станет. У Помпея нет ни политического чутья, ни умения управлять государством. Помпей привык командовать войском, а государство – это не войско.
– Верные слова, клянусь Юпитером! – воскликнул Цинна. Он с усмешкой кивнул Цезарю на меня: – У этого юноши здравый ум и верный взгляд на нашу действительность!
– Сегодня вечером в моем доме состоится небольшое застолье, – после краткой паузы промолвил Цезарь. – Я буду рад, Луций, видеть и тебя среди моих гостей. – Цезарь повернулся ко мне: – И тебя, Авл Валент, я тоже приглашаю на сегодняшний пир.
Дальнейшая беседа между Цезарем и Цинной коснулась их общих знакомых, которые не справились с какими-то возложенными на них обязанностями. Цезарь сетовал на то, что его окружает много льстецов и просителей, но надежных помощников в делах среди этих людей почти нет. «Даже ты, Луций, кому я безусловно доверяю, часто отказываешься выполнять мои поручения, ссылаясь то на лень, то на болезни», – беззлобно упрекнул Цезарь Цинну.
Я взирал на Цезаря, чувствуя, что проникаюсь невольной симпатией к этому человеку. Манера речи Цезаря и его умение внимательно выслушивать собеседника произвели на меня благоприятное впечатление. В поведении Цезаря не чувствовалось ни гордыни, ни напыщенного самомнения. Передо мной был невысокий худощавый человек в римской тоге, с немного утомленным лицом, короткие темно-русые волосы которого не могли скрыть две большие залысины по краям его головы. Я обратил внимание, что левый глаз у Цезаря чуть уже, чем правый. В свои пятьдесят лет Цезарь не был обременен ни лишним весом, ни сутулой спиной. Он был подвижен, как двадцатилетний юноша. Печать задумчивой сосредоточенности то появлялась, то исчезала с лица Цезаря. Мне показалось, что и беседуя с Цинной, Цезарь успевает обдумывать какие-то свои дела.
Как оказалось, я не ошибся в своем предположении. По окончании беседы с Цинной Цезарь вернулся к своим писцам и, нимало не задумываясь, продолжил диктовать им письма так уверенно и быстро, словно за прошедший час он обдумывал дальнейший текст своих посланий, а не вел беседу с гостями на отвлеченные темы.
Цезарь предложил Цинне и мне расположиться в доме напротив, где обычно останавливаются его друзья и знакомые, приезжая сюда из Рима. В этом доме были предусмотрены все возможные удобства, так что по сравнению с лагерной палаткой это каменное жилище показалось мне настоящим дворцом.
Непоседливый Цинна отправился навещать своих здешних приятелей, с которыми он не виделся больше двух месяцев, пропадая в военных лагерях.
Я прилег отдохнуть, отведав сытного обеда. Меня одолевали невеселые мысли. Я сознавал, что у меня не хватит духу поднять кинжал на Цезаря. Отягчить свою совесть убийством Цезаря – это было выше моих сил! Цезарь показался мне умнее и благороднее всех тех патрициев, которых я видел в Риме. Я решил отказаться от этого задания, но от осознания того, что мне это, скорее всего, выйдет боком, настроение мое и вовсе испортилось.
На вечернее застолье к Цезарю я отправился в состоянии мучительной внутренней раздвоенности. Если шекспировский Гамлет стоял перед дилеммой: «быть или не быть», то передо мной стоял выбор: убивать или не убивать.
На дружеской пирушке у Цезаря собрались люди весьма известные. Кроме Куриона и Марка Антония, я не знал никого из гостей. Цинна по-дружески представил мне каждого гостя. Так я познакомился с будущим древнеримским писателем и любителем истории Гаем Саллюстием Криспом, которого сторонники Помпея вычеркнули из списка сенаторов за его симпатии к Цезарю. Потом я пожал руку Марку Витрувию, знаменитому архитектору, написавшему фундаментальный труд под названием «Десять книг об архитектуре». Самым приятным для меня стало знакомство с Азинием Поллионом, оратором и покровителем искусств, которому предстояло в недалеком будущем создать в Риме первую публичную библиотеку.
Помимо этих людей, слава которых не угасла в памяти грядущих потомков даже во времена Интернета, гостями Цезаря были также поэты, философы, актеры и музыканты, вынужденные уехать из Рима по разным причинам не только политического характера.
На этом ужине политические споры звучали вперемежку с поэтическими и музыкальными выступлениями, отчего на застолье у Цезаря царило непринужденное веселье. Остроумные реплики и эпиграммы разряжали обстановку, не позволяя пирующим погрязнуть исключительно в политических дебатах. Цезарь блистал своим умением смягчить резкость какой-нибудь прозвучавшей шутки, перевести разговор на другую тему, рассмешить собеседников. Цезарь никому не навязывал своего мнения, особо не выделял никого из гостей. Он был вежлив и добродушен, как и полагалось хозяину застолья.
Пир был в самом разгаре, когда вошедший в триклиний слуга сообщил о приходе ростовщика Тита Стаберия, который желает видеть легионера Авла Валента.
Совершенно озадаченный, я покинул веселое застолье.
В прихожей, освещенной масляными светильниками, я увидел бледного худосочного человека со взъерошенными ветром волосами, одетого в длинный богатый плащ с капюшоном. Мне было достаточно одного взгляда на это узкое лицо с кривым носом и перекошенным ртом, чтобы вспомнить обстоятельства знакомства с этим неприглядным типом.
– Привет, гражданин! – холодно сказал я, остановившись перед ростовщиком. – Ты хотел меня видеть? Я перед тобой.
