Между тем громкая и уверенная речь Катона текла подобно широкой могучей реке, в ней перечислялись пороки нынешнего римского общества, обличения громоздились одно на другое, мелькали имена знатных граждан и вожаков народа, связанные со взятками и различными скандалами. Делая выводы по ходу своих разоблачений, Катон всякий раз подводил слушателей к тому, что до нынешнего упадка нравов римское общество довели люди подобные Цезарю. Поэтому главной целью римского сената, по мнению Катона, было отстранение Цезаря от всех государственных должностей и привлечение его к суду за многочисленные подкупы и взятки.
Когда Катон начал перечислять безнравственные поступки сенаторов, поддерживающих Цезаря, по залу заседаний прокатился недовольный ропот. Да и кому может понравиться, если в таком высоком собрании на тебя начинают сыпаться обвинения в связях с порочными женщинами, в кровосмесительстве, в сводничестве, в растлении юных родственниц, в погоне за красивыми мальчиками…
– Катону не мешало бы начать с себя самого, если уж он облачился в мантию самого честного из римлян! – прошептал мне на ухо Тит Дециан. – Ведь всем известно, как он поступил со своей женой Марцией.
– А как с ней поступил Катон? – загорелся я любопытством.
– Катон уступил свою жену сенатору Квинту Гортензию на несколько лет и за кругленькую сумму, – ответил Тит Дециан. – Это случилось года четыре тому назад, с той поры и до сего дня Марция живет в доме у Квинта Гортензия и делит с ним ложе. Марция уже родила от Гортензия двоих детей. Еще двоих детей Марция родила, когда жила в супружестве с Катоном.
– Но это же дикость! – невольно возмутился я. – Как возможно такое?! Катон дал жене развод или нет?
– В том-то и дело, что Катон не дал Марции развода, – усмехнулся Тит Дециан. – Катон просто как бы передал супругу во временное пользование Квинту Гортензию, оформив с ним письменный договор и взяв с него деньги.
– Даже так?! – Я изумленно покачал головой. – А как быть с детьми, рожденными Марцией от Гортензия?
– По договору эти дети считаются законными чадами Гортензия, и Катон не имеет права претендовать на родство с ними, – сказал Тит Дециан. – Через какое-то время Марция снова вернется к Катону и будет жить с ним, как и жила до этого.
– Как Марция терпит такое унижение?! – продолжал изумляться я. – Она же не рабыня, а свободная римлянка, к тому же из знатной семьи!
– Кого это волнует в наше время! – хмыкнул Тит Дециан. – Знатные граждане напридумывали столько разных законов, что ныне им не составляет труда любую безнравственность подвести под законную основу.
– Где этот Квинт Гортензий? – Кивком головы я указал Титу Дециану на сиденья с сенаторами, идущие ступенчатыми полукруглыми рядами вокруг площадки для ораторов. – Хочется взглянуть на него.
– Вон он, сидит рядом с Цицероном! – шепнул мне Тит Дециан. – У самого прохода во втором ряду снизу. Раньше Квинт Гортензий враждовал с Катоном, но сейчас они закадычные друзья! Поговаривают, что Катон уступил свою жену Гортензию не столько из-за денег, сколько из-за его острого языка. Гортензий ведь считается лучшим оратором в Риме после Цицерона.
Между тем речь Катона продолжалась и продолжалась без сбоев и заминок. Катон продолжал перемывать кости Цезарю и его приверженцам, перемежая свои обличения в мздоимстве и разврате с различными философскими постулатами, которые в речи Катона смотрелись как зерна истины или как некие нерушимые изваяния, способные пережить любые невзгоды. Катон говорил уже целый час, а то и дольше, но окончания этого длинного выступления покуда не было видно. По тому, с каким воодушевлением Катон изливал на сенаторов свое красноречие, было видно, что он намерен витийствовать очень долго, благо по римским законам регламент у ораторов был неограниченный по времени.
Кто-то из сенаторов начал зевать от скуки, кто-то преспокойно дремал, склонив голову на грудь, кто-то перешептывался с соседом, кто-то строил гримасы, передразнивая жесты и мимику Катона… Над рядами зала заседаний висел смутный монотонный гул от сердитых перешептываний и негромких реплик народных трибунов и сенаторов-цезарианцев. Однако Катона это нисколько не смущало, его сильный голос продолжал вещать без остановок, сплетая риторические обороты и силлогизмы в сложный словесный узор, где каждое смысловое ударение, каждая метафора и антитеза были совершенно на своем месте.
Слушая долгую речь Катона, я поражался не только силе его голоса и красоте жестов, но в большей степени тому, что в руках у Катона не было ни свитка, ни таблички. Если Катон держал речь перед сенаторами без предварительной подготовки, тогда с его стороны это был поистине гениальный экспромт. Если же Катон подготовился к этому выступлению, значит, он выучил назубок огромный по объему текст. Я знал, что в древнем Риме было не принято читать текст речи с листа, это считалось невежеством и дурновкусицей. Исключение делалось лишь для судей и глашатаев, так как им часто приходилось работать с большим количеством самых разнообразных документов. Но всякий публичный оратор, где бы он ни выступал, был обязан держать свою речь в уме, а не перед глазами. Во мне пробудилось невольное уважение к Катону, несмотря на некрасивую историю с его женой, рассказанную мне Титом Децианом.
Заметив, что Гай Меммий машет мне рукой, веля сейчас же спуститься к нему, я направился к ступеням мраморной лестницы, ведущей с верхней галереи вниз к площадке для ораторов. Спустившись к третьему ряду, я наклонился к Гаю Меммию, сидевшему у самого прохода, и выслушал его негромкое повеление. Гай Меммий дал мне два поручения: сначала отнести письмо к ростовщику Стаберию, потом забрать из школы Квинта. «Сделаешь эти дела, Авл, и вернешься сюда», – прошептал мне Гай Меммий.
Я вновь поднялся по ступеням на верхнюю галерею, сказал Титу Дециану, что вынужден покинуть его, и зашагал по верхнему проходу между колоннами и глухой стеной к главному выходу из здания сената.
Ростовщик Стаберий жил на Авентинском холме на улице Красильщиков, в этом квартале Рима жили умельцы по окрашиванию тканей. Я без труда отыскал дом ростовщика. На стене, выкрашенной в темно-багровый цвет, красовались две броские надписи, сделанные белой краской: «Выдача денежных ссуд под проценты и залог имущества. Прохожий, заходи! Здесь тебе всегда рады!»
Постучав в дверь бронзовым кольцом, подвешенным на двери именно для этого, я вошел в прихожую. Там меня встретил один из помощников ростовщика Стаберия. Узнав о цели моего прихода, этот человек, одетый как вольноотпущенник, провел меня в таблинум.
Хозяин дома сидел за столом и, прихлебывая из кубка какой-то напиток, занимался разбором долговых векселей, представлявших собой небольшие листки папируса.
– А, сенатор Меммий, наконец-то решил раскошелиться! – с фальшивой улыбкой на губах произнес Стаберий, выслушав мое приветствие и приняв письмо из моих рук. – Хвала Минерве! Присядь вон там, добрый посланец.
Ростовщик указал мне на стул у стены, расписанной красными и желтыми розами, а сам поспешно сломал печать на письме и развернул свиток. По мере того как Стаберий пробегал глазами послание сенатора Меммия, его бледное худое лицо все больше мрачнело.
