– Let's go, – сказала она. – Standing here could be dangerous
[6]
.
Я помотал головой, чтобы отогнать воспоминания, и перевернул еще несколько страниц.
102. Кто создал Вселенную?
а) Бог
б) Комитет солдатских матерей
в) Я
г) Котовский
Аккуратно закрыв анкету, я посмотрел в окно. За ним была видна заснеженная верхушка тополя, на которой сидела ворона. Она переваливалась с лапы на лапу, и с ветки, на которой она сидела, сыпался снег. Потом внизу заревел какой-то мотор и вспугнул ее. Тяжело махая крыльями, она снялась с дерева и полетела прочь от больницы – я глядел на нее, пока она не превратилась в еле заметную черную точку. Потом я медленно поднял глаза на Тимура Тимуровича и наткнулся на его внимательный взгляд.
– Слушайте, а для чего она вообще нужна, эта анкета? Зачем ее придумали?
– Да сам не знаю, – ответил он. – Хотя, конечно, некоторый резон в этом есть. Бывают больные, которые настолько хитры, что в состоянии обвести вокруг пальца даже опытного врача. Так что это на тот случай, если Наполеон решит временно признать, что он сумасшедший, чтобы получить возможность выйти из больницы и устроить Сто Дней…
В его глазах вдруг мелькнула какая-то испуганная мысль, но он сразу же прихлопнул ее веками.
– Хотя, – сказал он, быстро подходя ко мне, – вы совершенно правы. Я только что понял, что до сих пор отношусь к вам как к больному. Выходит, я не доверяю сам себе. Ужасно глупо, но это у меня профессиональное.
Выдернув анкету из моих рук, он разорвал ее на две части и бросил в корзину для мусора.
– Идите собирайтесь, – сказал он, отворачиваясь к окну. – Документы уже оформлены. Жербунов доведет вас до станции. И в случае чего мой телефон у вас есть.
От синих хлопковых брюк и черного свитера, которые выдал мне Жербунов, пахло пылью и чуланом; мне чрезвычайно не понравилось, что брюки мятые и чем-то закапаны, но утюга, по словам Жербунова, в хозблоке не было.
– У нас тут не прачечная, – сказал он ядовито, – и не министерство культуры.
Я надел высокие ботинки на рифленой подошве, круглую меховую шапку и серое шерстяное пальто, которое было бы даже элегантным, если бы его не портила обгорелая дырка на спине.
– Нажрался, наверно, и кто-то из дружков сигарету тебе приложил, – прокомментировал Жербунов, надевая ядовито-зеленую куртку с капюшоном.
Интересно, что эти его хамские пассажи, которых он никогда не позволял себе в палате, не казались мне оскорбительными. Наоборот, они звучали для меня волшебной музыкой, потому что означали свободу. В сущности, он даже не хамил – такова была его обычная манера разговора с людьми. На меня больше не распространялись правила служебной этики – я перестал быть пациентом, а он санитаром, и все, что связывало нас раньше, осталось висеть на криво вбитом в стену гвозде вместе с его белым халатом.
– А саквояж? – спросил я.
Он округлил глаза в фальшивом недоумении.
– Никакого саквояжа не было, – сказал он. – С Тимуром Тимуровичем разбирайся. Вот твой кошелек, в нем как было двадцать тысяч, так и лежит.
– Понятно, – сказал я. – Правды тут не добьешься.
– А ты думал.
Я не стал спорить дальше. Глупо было даже заводить об этом речь; я удовлетворился тем, что незаметно вытащил из бокового кармана его куртки самопишущее перо.
Двери на волю растворились до такой степени буднично, что я испытал некоторое разочарование. За этими дверями оказался пустой заснеженный двор, окруженный бетонным забором, в котором, прямо напротив нас, зеленели большие металлические ворота, отчего-то украшенные красными звездами. Рядом была проходная, из трубы которой поднимался легкий дымок. Впрочем, я много раз видел все это из окна. Спустившись с крыльца, я оглянулся на безликое белое здание больницы.
– Жербунов, скажите, а где окно нашей палаты?
– На третьем этаже второе от края, – ответил Жербунов. – Вон, видишь, машут тебе.
Я увидел в окне два темных силуэта. Один из них поднял ладонь и приложил ее к стеклу. Я помахал им в ответ. Жербунов довольно грубо дернул меня за рукав.
– Пошли. На электричку опоздаешь.
Я повернулся и пошел к воротам вслед за ним.
В проходной было тесно и жарко. Служитель в зеленой фуражке с двумя скрещенными ружьями на кокарде сидел за окошком, перед которым помещалось какое-то куцее подобие шлагбаума из крашеной железной трубы. Он долго изучал бумаги, которые дал ему Жербунов, несколько раз перевел взгляд с фотографии на мое лицо и обратно, обменялся с Жербуновым парой тихих фраз – и наконец шлагбаум поднялся.
– Видел, серьезный какой, – сказал Жербунов, когда мы вышли из проходной. – Раньше сидел в секретном ящике.
– Понятно, – ответил я. – Интересный случай. И что, Тимур Тимурович его тоже вылечил?
Жербунов покосился на меня, но ничего не сказал.
От ворот больницы шла узкая заснеженная тропинка. Сначала она петляла по редкому березовому лесу, потом минут десять вела нас по опушке и опять нырнула в лес. Никаких следов цивилизации вокруг видно не было, если не считать толстых проводов, которые провисали между одинаковыми металлическими мачтами, похожими на скелеты огромных красноармейцев в буденовских шлемах. Неожиданно лес кончился, и мы оказались у железнодорожной платформы, на которую вела деревянная лесенка.
Единственным строением на платформе был кирпичный загончик с вяло дымящей трубой, крайне похожий на больничную проходную. Я даже подумал, что таков господствующий в этом незнакомом мире тип архитектуры – но, конечно, у меня было еще недостаточно опыта, чтобы делать слишком широкие обобщения. Жербунов подошел к оконцу будки и купил мне билет.
– Ну что, – сказал он. – Вон электричка идет. Пятнадцать минут до Ярославского вокзала.
– Прекрасно, – ответил я.
– Что делать-то собираешься на гражданке?
Меня слегка покоробил его вопрос. По долгому опыту общения с солдатней я знал, что бесстыжее обсуждение интимных сторон жизни в низших классах общества выполняет примерно ту же функцию, что разговор о погоде в высших. Но Жербунов, видимо, сразу же собирался входить в нюансы и обсуждать подробности.
Я пожал плечами.
– Не могу сказать, что особенно соскучился по вашим согражданкам, Жербунов.
– Это почему? – спросил Жербунов.
