– Вот, – сказал Володин, – пришли грибочки.
– Ну, – подтвердил Колян. – Еще как. Я аж синий весь стал.
– Да, – сказал Шурик. – Мало не кажется. Слушай, Володин, а ты это серьезно?
– Что – «это»?
– Ну, насчет того, что можно такой пер на всю жизнь устроить. Чтоб тащило все время.
– Я не говорил, что на всю жизнь. Там другие понятия.
– Ты же сам говорил, что все время переть будет.
– Такого тоже не говорил.
– Коль, говорил он?
– Не помню, – пробубнил Колян. Он, казалось, ушел из разговора и был занят чем-то другим.
– А что ты говорил? – спросил Шурик.
– Я не говорил, что все время, – сказал Володин. – Я сказал «всегда». Следи за базаром.
– А какая разница?
– А такая, что там, где этот кайф начинается, никакого времени нет.
– А что там есть тогда?
– Милость.
– А что еще?
– Ничего.
– Не очень врублюсь что-то, – сказал Шурик. – Что она тогда, в пустоте висит, милость эта?
– Пустоты там тоже нет.
– Так что же есть?
– Я же сказал, милость.
– Опять не врубаюсь.
– Ты не расстраивайся, – сказал Володин. – Если б так просто врубиться можно было, сейчас бы пол-Москвы бесплатно перлось. Ты подумай – грамм кокаина две сотни стоит, а тут халява.
– Двести пятьдесят, – сказал Шурик. – Не, что-то тут не так. Даже если бы сложно врубиться было, все равно про это люди бы знали и перлись. Додумались же из солутана винт делать.
– Включи голову, Шурик, – сказал Володин. – Вот представь, что ты кокаином торгуешь, да? Грамм – двести пятьдесят баксов, и с каждого грамма ты десять гринов имеешь. И в месяц, скажем, пятьсот грамм продал. Сколько будет?
– Пятьдесят штук, – сказал Шурик.
– А теперь представь, что какая-то падла так сделала, что вместо пятисот граммов ты пять продал. Что мы имеем?
Шурик пошевелил губами, проговаривая какие-то тихие цифры.
– Имеем босый хуй, – ответил он.
– Вот именно. В «Макдональдс» с блядью сходить хватит, а чтоб самому нюхнуть – уже нет. Что ты тогда с этой падлой сделаешь, которая тебе так устроила?
– Завалю, – сказал Шурик. – Ясное дело.
– Теперь понял, почему про это никто не знает?
– Думаешь, те, кто дурь пихает, следят?
– Тут не в наркотиках дело, – сказал Володин. – Тут бабки гораздо круче замазаны. Ведь если ты к вечному кайфу прорвешься, ни тачка тебе нужна не будет, ни бензин, ни реклама, ни порнуха, ни новости. И другим тоже. Что тогда будет?
– Пизда всему придет, – сказал Шурик и огляделся по сторонам. – Всей культуре и цивилизации. Понятное дело.
– Вот поэтому и не знает никто про вечный кайф.
– А кто все это контролирует? – чуть подумав, спросил Шурик.
– Автоматически получается. Рынок.
– Вот только не надо мне этого базара про рынок, – сказал Шурик и наморщился. – Знаем. Автоматически. Когда надо, автоматически, а когда надо, одиночными. А еще скобу поднять – на предохранитель. Кто-то масть держит, и все. Потом может узнаем, кто – лет так через сорок, не раньше.
– Никогда не узнаем, – не открывая глаз, сказал Колян. – Ты чего? Сам подумай. Когда у человека лимон гринов есть, он уже сидит тихо, а если кто про него гундосить начнет, завалят сразу. А те, кто масть держат или власть там, они же насколько круче! Мы чего, мы какого-нибудь лоха прибьем или там офис сожжем, и все. Санитары джунглей. А эти могут танки подогнать, если не перетерли. А мало будет – самолет. Да хоть бомбу атомную. Вон посмотри – Дудаев отстегивать перестал, и как на него сразу наехали, а? Если бы в последний момент не спохватились, так он вообще никому отстегнуть уже не смог бы. Или про Белый дом вспомни. Мы на «Нефтехимпром» так разве сможем наехать?
– Чего ты своим Белым домом грузишь, – сказал Шурик. – Проснулся. Мы политику не трогаем. У нас разговор о вечном кайфе… Слушай… А в натуре… Ведь говорили по ящику, что Хасбулатов все время обдолбанный ходит. Может, они там с Руцким про вечный кайф поняли? И хотели всем по телевизору рассказать, пошли Останкино брать, а их кокаиновая мафия не пустила… Не, это уже крыша едет.
Шурик охватил руками голову и затих.
Лес вокруг дрожал ровными радужными огнями непонятной природы, а в небе над поляной вспыхивали удивительной красоты мозаики, не похожие ни на что из того, что встречает человек в своей изнурительной повседневности. Мир вокруг изменился – он сделался гораздо более осмысленным и одушевленным, словно бы стало наконец понятно, зачем на поляне растет трава, зачем дует ветер и горят звезды в небе. Но метаморфоза произошла не только с миром, но и с сидящими у костра.
Колян как бы втянулся сам в себя, закрыл глаза, и его маленькое квадратное лицо, обычно выражавшее хмурую досаду, теперь не несло на себе отпечатка чувств и больше всего напоминало оплывший кусок несвежего мяса. Стандартный каштановый ежик на его голове тоже как-то смялся и стал похож на меховую оторочку нелепой шапочки. Его двубортный розовый пиджак в прыгающем свете костра казался каким-то древнетатарским боевым нарядом, а золотые пуговицы на нем походили на бляшки из кургана.
Шурик сделался еще тоньше, вертлявей и страшнее. Он походил на сколоченный из дрянных досок каркас, на который много лет назад повесили сушить какое-то тряпье и забыли, а в этом тряпье непостижимым образом затеплилась жизнь, да так утвердилась, что многому вокруг пришлось потесниться. В целом он мало походил на живое существо и из-за своего кашемирового бушлата больше всего напоминал электрифицированное чучело матроса.
С Володиным никаких резких изменений не произошло. Невидимый резец словно бы стесал все острые углы и неровности его материальной оболочки, оставив только мягкие и плавные переходящие друг в друга линии. Его лицо стало немного бледнее, а в стеклах очков отражалось чуть больше искр, чем летело от костра. Его движения тоже приобрели закругленную плавность и точность – словом, по многим признакам было видно, что человек ест грибы далеко не в первый раз.
– Уй, круто, – нарушил тишину Шурик, – ну круто! Коль, ты как?
– Никак, – сказал Колян, не открывая спекшихся глаз. – Огоньки какие-то.
