Дорога упиралась в два невысоких крутых бугра, между которыми пролегал узкий проход. Эти бугры образовывали подобие естественных ворот и были настолько симметричными, что казались какими-то древними башнями, ушедшими в землю много веков назад. Они словно отмечали границу, за которой местность меняла рельеф – там начинались холмы, переходящие у горизонта в горы. Похоже, за этой границей менялся не только рельеф – почувствовав на своем лице ощутимую волну ветра, я с недоумением поглядел на идеально прямой столб дыма, до невидимого источника которого было теперь совсем недалеко.
– Отчего мы стоим? – спросил я Чапаева.
– Ждем, – сказал он.
– Кого? Врагов? – спросил я.
Чапаев промолчал. Я вдруг заметил, что забыл дома шашку и с собой у меня только браунинг, так что если нам придется иметь дело с конницей, я окажусь в неприятном положении. Впрочем, судя по тому, что Чапаев продолжал спокойно сидеть в коляске, непосредственная опасность нам не угрожала. Я оглянулся. Ландо, в котором находились Котовский и Анна, стояло рядом. Я увидел белое лицо Котовского – сложив руки на груди, он неподвижно сидел на заднем сиденье. В нем было что-то от оперного певца перед выходом на сцену. Анна, которую я видел со спины, возилась с пулеметами – мне показалось, что она занялась этим не потому, что их надо было готовить к стрельбе, а потому, что ее тяготило соседство непомерно торжественного Котовского. Сопровождавшие нас всадники, словно боясь приближаться к земляным воротам, держались совсем далеко – мне были видны только их темные силуэты.
– Так кого мы все-таки ждем? – повторил я свой вопрос.
– У нас встреча с Черным Бароном, – ответил Чапаев. – Я полагаю, Петр, что вам запомнится это знакомство.
– А что это за странная кличка? Я полагаю, у него есть имя?
– Да, – сказал Чапаев. – Его настоящая фамилия Юнгерн фон Штернберг.
– Юнгерн? – переспросил я. – Юнг-ерн… Что-то я такое слышал… Он, случайно, с психиатрией никак не связан? Не занимался толкованием символов?
Чапаев смерил меня удивленным взглядом.
– Нет, – сказал он. – Насколько я могу судить, он презирает все символы, к чему бы они ни относились.
– А, – сказал я, – вот теперь вспомнил. Это тот, который расстрелял вашего китайца.
– Да, – сказал Чапаев. – Это защитник Внутренней Монголии. Про него говорят, что он инкарнация бога войны. Раньше он командовал Азиатской Конной Дивизией, а сейчас – Особым Полком Тибетских Казаков.
– Никогда о таких не слышал, – сказал я. – А почему его называют Черным Бароном?
Чапаев задумался.
– Действительно, – сказал он, – я даже не знаю. А почему бы вам не спросить у него самому? Он уже здесь.
Я вздрогнул и повернул голову.
В узком проходе между двумя холмами появился какой-то странный предмет. Приглядевшись, я понял, что это паланкин, очень архаичный и странный, состоящий из кабинки с округлой крышей и четырех длинных ручек, на которых эту кабинку носили. Материал, из которого были сделаны крыша и ручки, казался позеленевшей от времени бронзой, покрытой множеством крохотных нефритовых бляшек, которые блестели загадочно, как кошачьи глаза в темноте. Вокруг не было видно никого, кто мог бы незаметно принести паланкин, – оставалось только думать, что неведомые носильщики, чьими ладонями до блеска были отполированы длинные ручки, успели спрятаться за земляными воротами.
Паланкин стоял на изогнутых ножках, которые делали его похожим не то на какой-то жертвенный сосуд, не то на крохотную хижину на четырех коротких сваях. Сходство с хижиной, впрочем, было ощутимее – его усиливали занавески из тонкой шелковой сетки зеленого цвета. За занавеской угадывался силуэт неподвижно сидящего человека.
Чапаев выпрыгнул из коляски и подошел к паланкину.
– Здравствуйте, барон, – сказал он.
– Добрый день, – ответил низкий голос из-за занавески.
– Я опять с просьбой, – сказал Чапаев.
– Полагаю, что вы и в этот раз просите не за себя.
– Да, – сказал Чапаев. – Вы помните Григория Котовского?
– Помню, – сказал голос из паланкина. – А что с ним случилось?
– Я никак не могу объяснить ему, что такое ум. Сегодня утром он до того меня довел, что я полез за пистолетом. Все, что можно сказать, я уже много раз ему говорил, так что нужна демонстрация, барон, нечто такое, чего он уже не смог бы игнорировать.
– Ваши проблемы, милый Чапаев, довольно однообразны. Где ваш протеже?
Чапаев повернулся к коляске, где сидел Котовский, и махнул рукой.
Занавеска паланкина откинулась, и я увидел человека лет сорока, блондина с высоким лбом и холодными бесцветными глазами. Несмотря на висячие татарские усы и многодневную щетину, его лицо было очень интеллигентным; одет он был в странного вида черную не то рясу, не то шинель, по фасону похожую на монгольский халат с длинным полукруглым вырезом. Я, собственно, и не подумал бы никогда, что это шинель, если бы не погоны с генеральскими зигзагами на его плечах. На его боку висела точь-в-точь такая же шашка, как у Чапаева, только кисть, прикрепленная к ее рукояти, была не лиловой, а черной. А на груди у него было целых три серебряных звезды, висящих в ряд. Он быстро вылез из паланкина (оказалось, что он почти на голову меня выше) и смерил меня взглядом.
– Кто это?
– Это мой комиссар Петр Пустота, – ответил Чапаев. – Отличился в бою на станции Лозовая.
– Что-то слышал, – сказал барон. – Он здесь по тому же делу?
Чапаев кивнул. Юнгерн протянул мне руку.
– Приятно познакомится, Петр.
– Взаимно, господин генерал, – ответил я, пожимая его сильную сухую ладонь.
– Зовите меня просто бароном, – сказал Юнгерн и повернулся к подходящему Котовскому:
– Григорий, сколько лет…
– Здравствуйте, барон, – ответил Котовский. – Сердечно рад вас видеть.
– Судя по вашей бледности, вы так рады меня видеть, что вся ваша кровь прилила к сердцу.
– Да нет, барон. Это из-за мыслей о России.
– А, опять вы за старое. Не одобряю. Но, однако, не будем терять времени. Не пойти ли нам погулять?
Юнгерн кивнул в сторону земляных ворот. Котовский сглотнул.
– Почту за честь, – ответил он.
Юнгерн вопросительно повернулся к Чапаеву. Тот протянул ему какой-то бумажный сверток.
– Здесь две? – спросил барон.
– Да.
Юнгерн спрятал сверток в широкий карман своего одеяния, обнял Котовского за плечи и буквально потащил к воротам; они исчезли в проеме, и я повернулся к Чапаеву.
