– Вообще такие случаи были. В тысяча четыреста пятьдесят четвертом году Такэда Кацуери, проиграв битву при Окэхадзама, вспорол себе живот прямо сквозь охотничью одежду. Так что нормально.
Сердюк взял в руки меч.
– Не, – сказал Кавабата. – Я же говорю – правой за рукоять, а левой там, где обернуто. Вот так.
– Просто резать, и все?
– Секундочку, секундочку. Сейчас.
Кавабата пробежал по комнате, взял свой большой меч и вернулся к Сердюку, встав у него за спиной.
– Глубоко можно не резать. Вот мне придется глубоко, это да. У меня-то секунданта не будет. А вы везучий. Наверно, хорошо эту жизнь прожили.
Сердюк чуть улыбнулся.
– Обычно прожил, – сказал он. – Как все.
– Зато умираете как воин, – сказал Кавабата. – Ну чего, у меня все готово. Давайте по счету «три».
– Ладно, – сказал Сердюк.
– Глубокий вдох, – сказал Кавабата, – и поехали. Раз… Два… Два с половиной… И-три!
Сердюк воткнул меч в живот.
Бумага уперлась в майку. Боли особой не было, но очень сильно ощущался холод от лезвия.
На полу зазвонила факс-машина.
– Вот, – сказал Кавабата. – А теперь вверх и вправо. Смелей, смелей… Вот так, правильно.
Сердюк заерзал ногами.
– Теперь быстрее поворот к центру, и на себя обеими руками. Вот так, так… Правильно… Ну еще сантиметрика два…
– Не могу, – еле выговорил Сердюк, – жжет все!
– А ты думал, – сказал Кавабата. – Сейчас.
Он подскочил к факсу и снял трубку.
– Але! Да! Правильно, здесь. Да, девятая модель, две тысячи прошла.
Сердюк выронил меч на пол и зажал обеими руками кровоточащий живот.
– Быстрее! – прохрипел он, – быстрее!
Кавабата наморщил лицо и жестом велел Сердюку подождать.
– Что? – заорал он в трубку. – Да как это три с половиной дорого? Я за нее пять тысяч заплатил год назад!
Медленно, как в кинотеатре перед началом сеанса, свет в глазах Сердюка померк. Некоторое время он еще сидел на полу, а потом стал медленно заваливаться набок – но до того, как его правое плечо коснулось пола, все ощущения от тела исчезли; осталась только всепоглощающая боль.
– Да где же битая? Где битая? – доносилось из красной пульсирующей темноты. – Две царапины на бампере – это тебе битая? Что? Что? Да ты сам козел! Говно, мудак! Что? Да пошел ты сам на хуй!
Трубка лязгнула о рычаг, и факс-машина сразу же зазвонила опять.
Сердюк заметил, что то пространство, откуда прилетают телефонные звонки и ругань Кавабаты и где вообще что-то происходит, находится от него очень далеко и представляет собой до такой степени ничтожный сегмент реальности, что нужно изо всех сил сосредотачиваться, чтобы следить за происходящим в этом сегменте. Между тем, никакого смысла в этом мучительном сосредоточении – а Сердюк уже знал: такое сосредоточение и есть жизнь – не было. Оказалось, что все его долгое, полное тоски, надежды и страха человеческое существование было просто мимолетной мыслью, на секунду привлекшей его внимание. А теперь Сердюк (да и никакой на самом деле не Сердюк) плыл в бескачественной пустоте и чувствовал, что приближается к чему-то огромному, излучающему нестерпимый жар. Самым ужасным было то, что это огромное и пышущее огнем приближалось к нему со спины, и никакой возможности увидеть, что же это такое на самом деле, не было. Ощущение было невыносимым, и Сердюк стал лихорадочно искать ту точку, где остался весь знакомый ему мир. Каким-то чудом это удалось, и в его голове колоколом ударил голос Кавабаты:
– На островах сначала не поверили, что вы справитесь. Но я это знал. А теперь позвольте оказать вам последнюю услугу. Ос-с-с!
Долгое время после этого не было ничего вообще – так что даже неверно говорить, что долгое время, потому что времени тоже не было. А потом послышался кашель, скрип каких-то половиц, и голос Тимура Тимуровича сказал:
– Да, Сеня. Вот так тебя и нашли у калорифера, с розочкой в руке. С кем пил-то на самом деле, помнишь?
Ответа не было.
– Татьяна Павловна, – сказал Тимур Тимурович, – пожалуйста, два кубика. Да.
– Тимур Тимурович, – неожиданно заговорил из угла Володин, – а ведь это духи были.
– Вот как? – вежливо спросил Тимур Тимурович. – Какие духи?
– А из дома Тайра. Клянусь. И вел он себя с ними так, как будто смерти искал. Да он, похоже, ее и искал.
– Почему же он тогда жив остался? – спросил Тимур Тимурович.
– Так на нем же майка была с олимпийской символикой. Ну, помните, Московская олимпиада, да? Много-много маленьких эмблемочек, да? А резал он через майку.
– И что?
– Можно считать, что это были магические иероглифы. Я в книге читал, в древности был такой случай, когда одного монаха всего расписали защитными знаками, только про уши забыли. И когда к нему пришли духи Тайра, они эти уши и забрали, потому что все остальное было для них просто невидимым.
– А зачем они к нему приходили? В смысле, к этому монаху?
– На флейте хорошо играл.
– Ах, на флейте, – сказал Тимур Тимурович. – Очень логично. А вас не удивило, что эти призраки болеют за «Динамо»?
– А что тут удивительного, – ответил Володин. – Одни призраки болеют за «Спартак». Другие за ЦСКА. Почему бы третьим не болеть за «Динамо»?
7
– Динама! Динама! Куда пошла, твою мать!
Я вскочил с кровати. Какой-то малый в рваном фраке, накинутом прямо на голое тело, бегал по двору за лошадью и орал:
– Динама! Стой, дура! Куда пошла!
Под окном фыркали кони и толпилось огромное количество солдат-красногвардейцев, которых еще вчера здесь не было. Собственно говоря, понять, что это красногвардейцы, можно было только по их расхристанному виду – они были одеты как попало, преимущественно в гражданское, из чего следовало, что экипироваться они предпочитали с помощью грабежей. В центре толпы стоял человек в буденовском шлеме с косо налепленной красной звездой и махал руками, отдавая какие-то распоряжения. Он был удивительно похож на комиссара ивановских ткачей Фурманова, которого я видел на митинге у Ярославского вокзала, только через всю щеку у него проходил багровый сабельный шрам.
Но я недолго рассматривал эту пеструю публику – мое внимание привлек экипаж, стоявший в центре двора. В него как раз впрягали четверку вороных. Это было длинное открытое ландо на дутых шинах с рессорами и мягкими кожаными сиденьями, сделанное из дорогого дерева с сохранившимися следами позолоты. Что-то невыразимо ностальгическое было в этой роскошной вещи, в этом осколке навсегда канувшего в небытие мира, обитатели которого наивно надеялись переехать в будущее на таких вот транспортных средствах. Вышло так, что поход в будущее удался только самим транспортным средствам, и то ценой превращения в подобие гуннских боевых колесниц. Именно такие ассоциации рождали три соединенных штангой пулемета «Льюис», укрепленные в задней части ландо.
