Постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 29 июня 1929 года вводилась практика доведения плана хлебозаготовок до района и села
[190]
, а также принятия на этой основе сельскими сходами самообязательств и принудительной раскладки их на зажиточную часть деревни. По ст. 107 УК РСФСР карали теперь не за укрытие запасов хлеба для спекуляции, а просто за невыполнение обязательств по поставкам хлеба. Узаконивалась продажа «государству по твердой цене излишков хлеба зажиточной частью деревни»
[191]
, чем фактически налагался запрет на частную торговлю хлебом. С этого момента новая экономическая политика в деревне фактически прекратила свое существование.
Практика применения чрезвычайных мер уже летом 1929 г. вызвала протесты не только со стороны зажиточной части крестьянства, но и со стороны деревенских коммунистов. Нередко партийные ячейки на селе выступали против плана хлебозаготовок, находя его непосильным, против широкого использования чрезвычайных мер
[192]
.
Одновременно с принудительной продажей излишков хлеба по фиксированным ценам (с чего, кстати говоря, начиналась продразверстка в 1918 г.) начался процесс ликвидации кулачества. Конференции батраков и бедноты ходатайствовали перед правительством о раскулачивании и выселении кулаков. Уже в июле 1929 г. М. И. Калинин отмечал факты, когда «сплошь и рядом кулаков выгоняют с земли, лишают их земельного надела»
[193]
. Некоторая косвенная поддержка этой линии была дана ЦК ВКП (б) 18 июля 1929 г., когда ЦК впервые определенно поддержал точку зрения Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) о недопущении кулака в колхозы и очистке колхозов от кулаков
[194]
.
А 28 июля 1929 г. ВЦИК принял постановление о конфискации и распродаже имущества кулаков – злостных саботажников хлебозаготовок, послужившее юридической основой для раскулачивания
[195]
и одновременно сыгравшее провокационную роль, подталкивая неустойчивые элементы из числа бедноты к проведению раскулачивания ради возможности поживиться конфискованным имуществом.
Однако раскулачивание, проводимое пока лишь на основании чрезвычайных мер при хлебозаготовках (или прикрывавшееся этими мерами), но отнюдь не на основании каких бы то ни было прямых партийных или правительственных директив, не могло решить зерновой проблемы. Ее решение представлялось, впрочем, достаточно ясным. Если в колхозах удельный вес товарного, т. е. поступающего в продажу, хлеба выше, чем у единоличника, то расширение общественного сектора позволяет резко поднять товарность зернового хозяйства в целом.
Вопрос, однако, заключался в том, как будет решаться эта проблема – путем совершенствования эффективного и высокотоварного обобществленного производства или путем поголовного записывания крестьян в колхозы и «поднятия» товарности зернового производства на одной только этой основе? Борьба между этими двумя линиями шла до января 1930 года.
Главным аргументом сторонников форсирования коллективизации был тот факт, что колхозное движение в 1929 году значительно вышло за рамки пятилетнего плана: число хозяйств, вовлеченных в колхозы, возросло до 1040 тыс. против 564 тыс. по плану, а посевные площади колхозов выросли до 4,3 млн га, т. е. на 206,7 % за год против 137,4 % по плану
[196]
. «В теперешних условиях заниматься разговорами о пятилетке коллективизации – значит заниматься ненужным делом. Для основных сельскохозяйственных районов и областей, при всей разнице темпов коллективизации их, надо думать сейчас не о пятилетке, а о ближайшем годе», – заявил в своем докладе на ноябрьском (1929 г.) Пленуме ЦК ВКП (б) В. М. Молотов
[197]
. Разговоры о трудностях коллективизации были им объявлены правооппортунистическими.
Но на Пленуме высказывались и иные суждения. В докладах Председателя Колхозцентра Г. Н. Каминского и генсека ЦК КП(б)У С. В. Косиора приводились данные об искусственном форсировании коллективизации, о допускаемых при этом администрировании нарушениях законности
[198]
. Хотя точка зрения недопущения кулака в колхоз была на Пленуме уже общепринятой, секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП (б) А. А. Андреев и А. И. Микоян считали, что это временная мера, необходимая лишь постольку, поскольку колхозы еще не окрепли
[199]
. Примерно в то же время И. В. Сталину поступило письмо инструктора Колхозцентра Баранова, где говорилось о перегибах в Хоперском округе, впервые выдвинувшем лозунг сплошной коллективизации всего округа: «Вся работа по организации проходила под лозунгом «Кто больше!». На местах директивы округа иногда преломлялись в лозунг: «Кто не идет в колхоз, тот враг Советской власти…» Если сейчас же не принять мер к укреплению этих колхозов, дело может себя скомпрометировать. Колхозы начнут разваливаться. Необходимо учесть, что в округе идет сильнейшая распродажа скота»
[200]
.
Эти предупреждения, безусловно, повлияли на содержание резолюций ноябрьского (1929 г.) Пленума ЦК ВКП (б). Хотя его решения и предусматривали форсирование коллективизации, они пока еще не шли за шапкозакидательскими высказываниями Молотова, в них содержались и указания на противоречия, связанные с ростом колхозного движения, – отсталость технической базы, низкий уровень организации труда в колхозах, недостаточный культурный уровень в деревне и в связи с этим – недостаток кадров. В резолюции от 17 ноября 1929 года указывалось также, что «колхозное строительство, являясь нераздельной частью единого кооперативного плана Ленина и высшей формой кооперирования, может успешно развиваться, лишь опираясь на всю систему сельскохозяйственной кооперации…». Было заявлено также, что «Пленум ЦК предостерегает против недооценки трудностей колхозного строительства и особенно против формально-бюрократического подхода к нему и к оценке его результатов»
[201]
. Если бы ЦК еще смог (или захотел…) добиться выполнения своих собственных решений – хотя бы от членов Центрального Комитета!
