— Да я же! Я танкистом был, на «тридцатьчетвёрках» воевал.
— Понятно, — протянул самоходчик и тут же недоверчиво спросил: — Один, что ли?
— Нет, со мной ещё один боец был. В самоходке остался.
— Я ведь видел, как вас подбили, как ты выбирался. Удивился ещё. Мои ребята в комбинезонах, а ты в пехотном обмундировании. Коли танкист, чего ты в этом взводе? Давай к нам! Воевать умеешь: два танка сжёг, да каких! «Тигр» — серьёзный зверь. Иди к нам, в самоходчики!
Павел повернулся к спецмашине. Она была разорвана в клочья, водитель и радист погибли в кабине. Сергей сгорел в самоходке. Если он в свой взвод не вернётся, все подумают, что и он в машине погиб. Но у него нет никаких документов; если он уйдёт к самоходчикам и там обман раскроется, командиру батареи несдобровать. Подводить офицеров ему не хотелось.
Офицер принял его размышления за колебания.
— Чего раздумываешь? Много немцев сдалось в плен после твоей передачи? Вот то-то и оно! А у меня экипажей не хватает! Сам видел: были и самоходка, и экипаж, а теперь ребята мёртвые лежат, и от самоходки одно горелое железо.
Павел решился.
— У меня судьба сложная, я в плену был.
Офицер немного подумал.
— Вот что. Я всего-навсего командир взвода. Давай поговорим с командиром батареи. Как он решит, так и будет. Только до времени экипажу о своём пленении не говори. Пошли к машине.
Павел и комвзвода пошли к машине. Офицер залез в боевую рубку, а Павел устроился на тёплом моторном отсеке.
Самоходка дёрнулась, развернулась, заехала за холм и остановилась у тел погибшего экипажа. Тела погрузили на моторное отделение.
— Не гоже ребят бросать, надо на батарею доставить и похоронить по-человечески.
С другого участка фронта привезли ещё один погибший экипаж. Батарея занялась похоронами. Рыли могилы, хоронили, после — ужин в виде поминок. Выпили по сто грамм фронтовых, или, как их называли — «наркомовских». Павел подозревал, что выпили больше. Сам видел, как из фляжек в стаканы наливают. И правильно делают — парни между собой знакомы были. Ещё утром разговаривали, и вот — похороны. И хотя на войне к смерти привыкают — она всё время рядом ходит — потеря боевых друзей оставляет на сердце зарубки.
До Павла очередь дошла уже поздно вечером. Экипажи разошлись по землянкам — устали за день, — когда знакомый офицер нашёл его.
— Пойдём. Я комбату рассказал о тебе, поговорить надо.
Комбат занимал небольшую деревенскую избу, и был уже немного пьян.
— А, про тебя Савелий рассказывал. Садись, выпей с нами за упокой души. Ты же на самоходке воевал?
— Пришлось.
Комбат разлил из фляжки водку в три стакана, и они выпили, не чокаясь.
— Ты кто?
— Был сержантом, командиром танка. Под Прохоровкой воевал, танк подбили, — и Павел в сжатом виде рассказал свою историю.
Офицеры сидели с ошарашенным видом.
— Ну ни хрена себе! Прочитал бы в газете — ни за что бы не поверил. Давай выпьем!
Комбат налил ещё. Они выпили, Павел закусил куском хлеба. Боялся — поведёт его на голодный желудок, и сочтут его рассказ пьяными бреднями.
— И что, на самом деле лейтенанта присвоили, и на «Тигре» воевал? — никак не мог поверить комбат.
— Как на духу. За что и переведён был во взвод агитации и пропаганды переводчиком.
— Скажи что-нибудь по-немецки…
Павел произнёс фразу о погоде.
— Машину твою уничтожили фрицы?
— Уничтожили.
— А из команды или экипажа — не знаю, как правильно — кто-нибудь остался в живых?
— Никого.
— Вот. Стало быть, и ты там, в их машине погиб. Правильно, Куракин?
— Вам виднее, товарищ комбат, — дипломатично ответил офицер.
— Ты мне тут дипломатию не разводи. О нём знаем только я и ты. Если что, вместе отвечать придётся. А вдруг он шпион немецкий?
Куракин фыркнул.
— На кой чёрт немцам наша самоходка? У них сильнее есть, тот же «Хетцер» или «Фердинанд».
— Ты мне личный состав не разлагай! — пьяно погрозил пальцем комбат. — Мы отечественным оружием ихние хвалёные «Тигры» били и будем бить. Я на наших самоходках ещё в Берлин въеду.
Комбат задумался и неожиданно трезвым голосом сказал:
— Куракин, вроде как один из погибших сирота был, в документах адреса ближайших родственников нет.
— Так точно. Сержант Сазонов, командир самоходной установки.
— Могут же у нас однофамильцы служить?
— Так точно, товарищ комбат. Из моего взвода.
— Ты его привёл, вот пусть у тебя и служит. Он два танка подбил?
— Так точно, сам видел.
— Запиши их на себя. Документы погибшего ему отдай, и чтобы — молчок, никому. Это и к тебе относится, сержант. Утром у старшины получи комбинезон, шлем, а то выглядишь, как белая ворона.
— Так еле из самоходки выбраться успел, как она взорвалась. Всё обмундирование — в лохмотья.
Комбат по стаканам разлил остатки водки из фляжки.
— Тогда выпьем за новоиспечённого самоходчика! Воюй честно! А коли струсишь или руки перед немцем поднимешь, сам застрелю!
Они выпили, хотя у Павла после этих слов мурашки по спине пробежали. Сдаваться в плен он не собирался, но уж больно грозен был комбат.
Павел и Куракин вышли из избы.
— Похоронку на него писать собирался. Держи! — Куракин достал из планшета документы и протянул их Павлу.
— Сегодня со мной ночевать будешь, завтра соберём сборный экипаж, займёте землянку, где…
Павел кивнул.
— А машина?
— Ты о самоходке? Завтра или послезавтра из тыла после ремонта две машины придут. Сейчас не сорок первый год, техники хватает — с людьми плохо. А подготовленных, с боевым опытом и вовсе мало. Потери большие. В батарее один молодняк. Танкистов стараются после ранений в танковые части направить, самоходчикам внимание в последнюю очередь уделяют. Мы ведь по приказу не к танковым войскам относимся, а к артиллерии — пусть и к самоходной. Потому у нас не роты, а батареи.
— Да знаю я.
— Слово перед комбатом за тебя замолвил, потому что в бою видел. Если бы не это, ни в жизнь бы не подписался на скользкое дело. Помни это и не подведи меня.
— Слушаюсь!
Под комбинезоном погон у Куракина видно не было, и Павел не знал, в каком он звании.
Куракин привёл его в землянку, указал на топчан.
После боя и выпитой водки Павел уснул сразу, едва сбросив сапоги.
