Насытившись, Никита продолжил:
— Любой лекарь, особенно при полостных операциях, должен знать, сколько и какого у него инструмента. Причем как до операции, так и после. И считается обычно, когда основной этап позади и осталось только наложить швы.
— Это чтобы инструмент в брюшной полости не забыть? — догадался Самюэль — так звали «дохтура».
— Именно! Неужели у вас в Британии не так?
— У нас полостные операции — большая редкость, пациенты не выдерживают боли. А скажи, Никита, — тебя ведь Никита звать? Я слышал, когда князь так называл тебя. Зачем ты руки спиртом мажешь и живот больному протираешь?
— Чтобы нагноения не было.
— На вату, что царю на лицо клал, что ты капал? Я полагаю — какую-то чудодейственную смесь, от которой человек чувств лишается?
— Догадлив, сэр, — усмехнулся Никита.
— Я пока ещё не сэр. Кто изобрёл такую смесь и где её приобрести можно?
И Никита решил не мелочиться. Правда, эфир изобрёл не он, но сейчас, на просторах Руси, да что там — целого мира — он единственный, кто применяет эфирный наркоз.
— Я изобрёл, у меня приобрести можно. Но с собой его у меня уже нет, я использовал последний запас. А дома, в Москве вполне могу продать.
Никита не собирался одаривать конкурента эфиром — пусть платит, и причём втридорога. И не потому что он, Никита, жадина — просто всё, о чём иностранцы узнают, они потом широко используют сами и продают везде, где только можно. Сколько изобретений, совершённых русскими, не внедрили свои? По лености, косности и недоумию эти изобретения попали потом в иноземные руки и вернулись назад уже в красивой упаковочке и по запредельной цене?
— И сколько стоит?
— Чего?
— Ну — зелье.
— А смотря сколько купишь.
Самюэль поёрзал, в глазах его загорелся огонёк. Он почуял, что на своей родине он может сделать состояние. Хотя он и так получал от государя вполне приличное жалованье, однако решил, что такой случай упускать нельзя, это шанс, который выпадает один раз в жизни. Русский просто не понял, что совершил. Ну варвар, что с него взять? Хотя мозги есть, и руки умелые.
Англичанин наклонился к уху Никиты:
— Продай секрет зелья!
— Могу, только стоить он будет дорого.
— Мы же лекари, коллеги! — упрекнул его Самюэль.
Ну да, теперь он это словечко латинское «коллеги» вспомнил.
— Ну как хочешь, но задаром не отдам.
На лице «дохтура» отразилось разочарование.
Никита встал.
— Надо государя проведать.
— Да, конечно! Наше служение в том и состоит…
Не дослушав, Никита вышел. Ни фига он этому хлыщу за просто так не отдаст. «Дохтур» и так дурака валял при царе, делал кровопускания за немалые деньги. Хочет эфира — он получит его, но за изрядную мзду. Ведь за державу обидно! Как там в мультике про пластилиновую ворону? «Ой, как я это богатство люблю и уважаю!»
Деньги Никита не то чтобы любил, но они позволяли ему чувствовать себя свободно и независимо. А Самюэль, получив секрет изготовления эфира за серьёзные деньги, только уважать Никиту будет. Получив же секрет задаром, он будет только презирать Никиту в душе — дураки эти русские, простаки…
Никита прошёл в покои царя. Стрельцы у входа глянули на него равнодушно и не сделали даже попытки остановить.
Дверь он прикрыл тихо, но, видимо от колебания воздуха, царь проснулся. Выглядел он уже явно лучше, чем до операции или сразу после неё.
— Сам не помер, Господь не позволил — так голодом решили уморить? — этими словами он встретил Никиту.
— Кому на роду написано утонуть, тот в огне не сгорит, — отшутился Никита. — Как самочувствие, Алексей Михайлович?
— Хм, побаливает, только не так сильно. И не называй меня Алексеем Михайловичем! Я государь всё-таки, а Алексей Михайлович — это для домашних больше.
— Хорошо, государь! Прости! А боль полностью через седмицу уйдёт. Но обещаю — с каждым днём всё меньше будет.
— Тебе ведь Никитой звать? Елагин вроде так называл.
— Я и есть Никита-лекарь.
— Русский?
— Из Владимира.
— А заморского «дохтура» уел, за пояс заткнул. Не знал я о тебе — к себе во дворец взял бы.
— Не больно-то и хотелось…
— Да? — удивился царь. — Все к престолу поближе рвутся, а ты не хочешь?
— «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев и царская любовь», — слегка переделанными словами поэта ответил Никита.
— Да ты философ прямо. Знаешь, что это слово обозначает?
— Ведомо.
— Пить охота.
— Губы и язык помочить можно сегодня, а завтра уж и попить немного.
— Так чего стоишь, давай!
Никита намочил чистую тряпицу водой и дал царю. Тот почмокал, как ребёнок, и жалобно посмотрел на Никиту:
— Ещё хочу.
— Немного погодя.
— Странно…
— Что?
— Я государь всея Руси, а у простого лекаря воды выпросить не могу. Меж тем в подвале Теремного дворца бочки с вином стоят, пиво свежее.
— О твоём здоровье, государь, пекусь. Разве мне воды жалко?
— Пошутковал я. А где ты так лихо животы резать научился?
— Судьба по разным странам носила: в Италии был, в Персии. Понемногу отовсюду.
— Ты гляди, какой самородок в державе моей! Погоди-ка! Не ты ли Елагина в шахматы научил играть?
— Я, государь.
— То-то я и гляжу: не умел ведь совсем, а потом вдруг заиграл — да как! Вроде опыт у него. Я подивился, да только он отмалчивался. Да ты сядь, дозволяю.
Никита с облегчением присел на кресло. Похоже, в нём и царь сиживал. Не трон, конечно, но всё же…
— А ещё во что играть умеешь? Только про кости и карты молчи — бесовское. В шахматы думать надо, для ума игра полезная.
— В нарды умею, государь.
Больше ни во что играть Никита не умел.
— Когда выздоровею, на ноги встану — научишь?
— Обязательно — если вспомнишь и позовёшь.
— Времени нет, дела всё, — вдруг пожаловался царь. — На бок-то повернуться можно? А то всю спину отлежал.
— На левый бок можно, я помогу.
Никита помог царю повернуться.
— И спинку мне одеяльцем прикрой.
Никита и это выполнил.
— Сядь напротив, чтобы я тебя видел.
Никита передвинул кресло, сел.
— Ты православный ли?
