— Что с ним, помер? — всполошился «дохтур».
— Нет. Он уснул, и боли чувствовать не будет.
— Ты отравил его! — едва не закричал англичанин.
За дверью послышались голоса — их явно подслушивали.
— Государь приказал тебе помогать, но пока ты только мешаешь. Когда царь придёт в себя, я ведь и нажаловаться могу, — пригрозил Никита.
— Да, слушаю.
— Мой руки переваром, ну — спиртом, если тебе так понятнее, — приказал ему Никита.
Сам он обильно, не жалея очищенного самогона, протёр весь живот государя, потом по локоть протёр свои руки. Инструменты он вытащил заранее — они хранились в широком медном лотке с крышкой, сделанном по заказу Никиты.
Лекарь перекрестился; глядя на него, «дохтур» перекрестился тоже, но не как православный, а слева направо — это Никита отметил краем глаза.
— Приступаем.
Никита сделал разрез, наложил лигатуры на кровящие сосуды.
— Пульс посчитай.
— Девяносто шесть.
— Терпимо.
Никита разрезал мышцы передней брюшной стенки и снова перевязал сосуды.
— Держи крючки.
«Крючками» сокращённо называли ранорасширители. Держать их не столько тяжело, сколько утомительно — всё время в одной позе, руки быстро устают.
Никита добрался до аппендикса. Багрово-красный, скорее даже вишнёвый с синевой аппендикулярный отросток был покрыт слоем фибрина.
— Гной? — испугался «дохтур».
— Именно, — пугнул его Никита и увидел, как побледнело лицо англичанина.
Пугнуть его следовало. Пусть башкой думает, прежде чем кровь отворять. Тоже мне, взял моду!
Иглой с шёлковой нитью Никита прошил слепую кишку в месте отхождения аппендикса и отсёк отросток, бросив его в специально подставленный лоток. А дальше уже было проще: ушил слепую кишку, сделал ревизию брюшной полости, проверяя, не забыт ли там тампон или что ещё хуже — инструмент? Да и нет ли других болезней? Послойно ушил мышцы и заметил, что царь стал на боль реагировать, напрягая живот. Наркозу бы добавить, но операция уже завершается, осталось только на кожу швы наложить.
Никита торопился, он и так операцию в рекордное время провёл — около получаса. Это, учитывая отсутствие помощника, анестезиолога, операционной медсестры и санитарки, то есть полноценной операционной бригады — вполне приличный результат.
Когда он снова обрабатывал живот самогоном, царь застонал. Тут же приоткрылась дверь, и кто-то из царедворцев нетерпеливо просунул в проём голову.
— Век! — неожиданно по-немецки закричал «дохтур», и дверь тут же захлопнулась.
Уже с помощью англичанина, потому что пришлось приподнимать тело, Никита наложил царю повязку. Эх, клеевую бы повязочку, как проще было бы!
— Всё! — устало выдохнул Никита.
Царь уже приходил в себя и мутным взором обвёл комнату.
Никита подошёл к изголовью.
— Всё, Алексей Михайлович! Сейчас перенесём тебя на кровать — и можно отдыхать.
Никита распахнул дверь:
— Помогите государя на постель перенести.
— Жив Алексей Михайлович-то?
За головами бояр Никита увидел бледное лицо Елагина и кивнул ему. Вид у того сразу переменился.
Бояре ввалились в дверь, протискиваясь и отталкивая друг друга.
— Хватит четверых! Остальным выйти, царю свежий воздух нужен.
Государя подняли шесть человек, и на руках он буквально поплыл по воздуху, очутившись на постели.
«Дохтур» обтёр лицо царя, проявляя заботу. «Лучше бы ты раньше заботу проявлял, когда царю плохо стало», — подумал Никита.
Бояре вышли, заголосили за дверью, и кто-то закричал даже:
— Жив государь, обошлось лихо!
На него тут же прицыкнули:
— Тихо! Государь почивает!
«Дохтур» подошёл к лотку с удалённым аппендиксом, поглядел внимательно, ткнул пальцем.
Никита тут же заметил:
— За царём уход и пригляд нужен. Я три дня буду тут безотлучно. Ты будешь помогать.
— Да, конечно. В чём моя помощь нужна?
— Инструменты от крови отмой, и матрас пусть принесут — я тут спать буду.
— Так не принято, — опешил «дохтур», — при царе постельничий быть должен.
— Пусть будет, — кивнул Никита. — А если государю плохо станет, постельничий помогать будет?
«Дохтур» окончательно растерялся — раньше таких ситуаций во дворце не было.
Англичанин ушёл, собрав инструменты, — хоть какая-то помощь будет. После операции спесь с него слетела, как шелуха.
Никита подошёл к Алексею Михайловичу, посчитал пульс, потрогал лоб — не температурит ли?
Царь открыл глаза. Взгляд его стал уже осмысленным, не таким, как сразу после наркоза.
— Где я?
Конечно, вокруг не привычные стены и обстановка Теремного дворца, который остался в Кремле.
— В Вязьме ты, государь. А я не апостол Пётр, а лекарь. Операция прошла успешно, теперь выздоравливать надо.
Алексей Михайлович помолчал, собираясь с силами и мыслями, и вдруг выдал поговорку, которая Никиту удивила:
— Есть две самые тяжёлые на свете вещи — выхаживать старых родителей и Богу молиться.
Сказав такую длинную в его состоянии речь, царь прикрыл глаза и ровно задышал.
Никита распахнул окно. Воздух в комнате был насыщен запахами эфира, крови. Он прикрыл царя одеялом под самый подбородок — не хватало только, чтобы высокородный пациент простудился.
За окном по зимнему времени рано начало темнеть. Никита закрыл окно — в комнате было свежо.
Двое холопов принесли топчан с матрасом и подушкой.
Вернулся англичанин с вымытыми инструментами. Никита пересчитал их и уложил в кофр.
От «дохтура» пересчёт инструментов не укрылся.
— Неужели ты меня в краже инструментов подозреваешь? — возмутился он.
— Тихо! Царь почивает. А неужели ты инструменты не считаешь?
— А зачем? — удивился англичанин.
— Пойдем, выйдем — поговорим.
Состояние царя не внушало Никите опасения, и полчаса вполне возможно было передохнуть. Тем более что Никите хотелось есть и в туалет.
Первым делом он посетил отхожее место. Потом спросил «дохтура» насчёт обеда.
— Святая Мария! Ты же голоден! Прости, я должен был позаботиться…
Никиту отвели в небольшую трапезную для обслуги, и он поел. Англичанин же сидел напротив и прихлёбывал чай.
