— Эка ты взялся! За Ивана пять рублей серебром, за Наталью — три.
Никита наскрёб денег только на Ивана. Пять рублей серебром — это много, столько платили за ремесленника высокого мастерства.
— Тогда пиши, князь, купчую. И на дом каменный, и на Ивана. А за сестру его позже отдам, как наберу.
— Я подожду. Но личным лекарем моим ты будешь по-прежнему.
Князь кликнул слугу, принесли бумагу, чернильницу и перья. Князь сам написал купчую, скрепил печаткой с пальца на сургуче и вручил Никите.
— Владей!
Никита обрадовался. Но головной боли прибавилось. Теперь и о дровах для печей в лекарне заботиться самому надо, и о жилье для Ивана. Коли он по купчей теперь холоп Никиты, так тот его кормить должен, одевать и жильё предоставить.
Следующим днём Никита Ивана обрадовал:
— Лекарню я у князя выкупил — и тебя заодно. Теперь ты мой холоп. Но только я тебе вольную даю, отныне ты человек свободный. Сейчас бумагу напишу. Вот только на сестру твою денег не хватило — но это пока. Как заработаем, так и до неё очередь дойдёт.
Тут же Никита написал вольную на Ивана. Теперь здание лекарни принадлежало ему, Никите, а вот Иван отныне был свободен.
— Ваня, ты теперь временно в лекарне поживёшь, а как заработаешь денег, угол себе снимешь. И кушать и одеваться сам будешь — ты теперь вольный человек. А коли ситуация изменилась, спрашиваю: ты согласен у меня работать?
— Конечно! — Ваня был ошарашен происшедшими с ним переменами и не знал — радоваться ему или огорчаться. О холопе князь заботился, а теперь всё самому надо. Потом неожиданно спросил:
— Так ты, Никита, и жалованье мне платить будешь?
— Буду — с сегодняшнего дня.
— А сколько?
Тут уж Никита задумался.
— Пока алтын в месяц.
— Погоди, так ты же меня у князя выкупил?
— Пять рублей серебром отдал.
Ваня неожиданно рухнул на колени:
— Спасибо, Никита! Ещё отец мой деньги копил из холопов выкупиться, да не довелось — откуда у крестьян такие деньги? А вот сбылась мечта его. Свободен я ноне!
— Только дошло? Вставай с колен, ты свободный человек!
— Ввек не забуду твоей доброты, Никита!
— Сестру твою ещё выкупить надо, князь за неё три рубля требует.
Ваня только головой кивнул — говорить он не мог из-за избытка чувств, на глазах его выступили слёзы.
Наталья теперь работала под руководством Ивана — он делал перевязки и её учил этому. Иногда на операции Никита брал обоих.
Сестрица Ивана оказалась хваткой, в брата, и в довершение всего — трудяга. Никита не видел, чтобы она праздно сидела. Если пациентов не было, она резала полотно на бинты или чистила инструменты — точил и правил их Иван. Кожа — субстанция плотная, ланцеты тупятся быстро, как и ножницы.
Польский посол несколько дней приезжал на перевязку. С каждым днём его состояние улучшалось, а вместе с ним поднималось настроение Никиты. Похоже, всё обошлось. Ведь случись гангрена или умри посол, все шишки посыпались бы на Никиту. Нет, диплома у него никто не спросил и выговора не объявил. А вот выдать Польше для разбирательства могли бы — Никита это только задним числом осознал. Или Польша могла бы штраф потребовать. Тут уж одним злотым не обошлось бы.
Январь выдался лютым, морозным, печи в домах топились едва ли не круглосуточно. Снегу намело изрядно.
Каждый сезон имеет свои болезни. Осенью и весной — это обострения язвы желудка и двенадцатиперстной кишки, а зимой — отморожения. Немного проморгал — и вот уже нос отморозил, и щёки. Так окружающие сразу говорят, что кожа побелела, надо растирать. Хуже с ногами — их окружающим не видно. Иногда даже тепло одетые ноги морозили, если долго сидели неподвижно. Хуже всего приходилось путешествующим: купцам, ездовым, служивым людям, курьерам — да просто попавшим в непогоду.
И посыпались к Никите обмороженные. Нос и щёки, как правило, отходили. Кожа, конечно, облезала, но кровоснабжение головы и лица хорошее, восстановление шло быстро. Хуже дело обстояло с пальцами ног и стопами. Они дальше всего удалены от сердца, и кровь к ним поступает с уже пониженной температурой. На морозе ноги сначала мёрзнут, а потом теряют чувствительность. Человек успокаивается, а пальцы отмерзают. И стоит с мороза зайти в тепло, как пальцы начинают дико, до крика болеть.
Вот такой пациент и приехал к Никите, причём сам, на санях. Кое-как приковыляв в кабинет, он упал на лавку.
— Лекарь, выручай! Пальцы на ногах болят — сил нет, едва до утра дотерпел.
Ванюшка помог болящему снять валенки, размотал портянки и отшатнулся в ужасе. Пальцы ног были чёрные, как будто обугленные.
— Как же ты так ухитрился, купец?
— С обозом к Москве, домой, из Суздаля возвращался. Буран метёт, мороз крепкий. Заплутали немного — путь-то санный замело. Замерзать стали, деревья принялись рубить, костры жечь. Вроде до утра кое-как дожили. А домой вчера приехал, разделся, согрелся, горяченького поел, попил. А ночью криком кричал, так болят, как будто грызёт их зверь невидимый.
— Плохо дело, купец. Как звать-то тебя?
— Герасим.
— Пальцы отрезать придётся.
— Да ни в жизнь! Как же я без пальцев? Кто меня кормить будет?
— Жить без пальцев будешь, и ходить тоже. А если ничего не делать, обе ноги пропадут. Омертвели пальцы-то; гниль вверх пойдёт — придётся по колени ноги отнимать.
Купца прошибла слеза. Потом он в ярости сорвал шапку и швырнул её на пол:
— Вот жизнь проклятая! Куда ни кинь — всюду клин! Режь!
Ему тут же дали наркоз и удалили по четыре пальца на каждой стопе. Большие пальцы удалось сохранить — они самые главные, опорные.
Отойдя от эфира, купец сначала матерился, как последний разбойник. Потом пришёл в себя и первым делом посмотрел на ноги.
— Слава богу, целы!
— Целы, Герасим! И даже по большому пальцу на каждой стопе удалось сохранить. Плясать не будешь, но ходить — вполне. Полежишь у меня неделю, а то и дней десять — мази поприкладываем, перевязки поделаем.
— А лошадь как же? Она же у лекарни стоит! Замёрзнет, да и кормить надо.
— Что же ты сам приехал, без родни?
— Одни бабы дома. Мать-старуха, жена да три дочки. Кому ехать?
— Тогда сказывай помощнику моему, где живёшь — он лошадь домой вернет. Жалко животину!
Купец объяснил, как к нему добраться.
— На Варварке — там церковь на углу, третий дом по правую руку. Спросишь дом купца Яхонтова — меня там каждая собака знает. Только пусть он не говорит моим, что пальцы отрезали, пусть скажет — лечится, мол. А то день и ночь выть будут. Придёт время — сам вернусь, на ногах.
