– Слушайте меня! Батальон остался без управления, ротные и взводные погибли. Пока я свяжусь с командованием по рации – машина наша вон там – и запрошу помощь, держать оборону! Это приказ!
Я повернулся к лейтенантам:
– Лейтенант Кошелев! Лейтенант Фролов! Остаетесь здесь и попробуйте организовать оборону. Я – к рации.
А сам – бегом через поле к рощице. Запыхался – давно уже не бегал по пересеченной местности. Радисту показываю – включай, а сам открытым ртом воздух ловлю.
Пока он с рацией возился, я отдышался слегка и определился по карте.
– Сучкова вызывай на связь!
Радист забубнил: «Третий, Третий…»
Через минуту протянул мне гарнитуру:
– На связи.
Я схватил наушники, приложил их к одному уху:
– Товарищ Третий, это Восемнадцатый. – Это был мой позывной на время операции.
В наушниках трещало, слышались голоса на русском и немецком, в общем – хаос.
– Слушаю тебя, Восемнадцатый! – пробилось неожиданно.
– Товарищ Третий! Артиллерийская помощь нужна. Немцы на танках в контратаку пошли, без помощи не удержимся.
– Ты что там – спятил? У батальона командир есть.
– Нет уже. Даю координаты.
Я продиктовал координаты западнее деревушки.
Полковник спросил неожиданно:
– А какое прозвище тебе под Ельцом дали?
– Леший!
– Не обижайся – проверка. Сейчас соединюсь, с кем надо, жди. Конец связи.
И я побежал обратно в деревню. Брать радиста с собой было рискованно.
Добрался до позиции, где находились мои лейтенанты. Половина штрафников успела с поля вернуться – подбирали трофейные автоматы, патроны и гранаты.
Танки ползли медленно, простреливая сектор перед собой из пулеметов. Снаряды берегли, из пушек не стреляли. Плоховато стало у них со снарядами в плотном кольце окружения, чай – не сорок первый год.
Вот уже ими пройдена большая половина поля. Еще пять минут – и они войдут в деревню. Тогда всем хана!
Трофейные гранаты – противопехотные, для танка они слабые, а больше у нас нет ничего, чтобы танки остановить.
Но молодец полковник, не подвел. Зашелестели в воздухе снаряды, рванули дружно. Мы все попрятались в бывшие немецкие траншеи. Раз за разом – четыре залпа. Разрывы мощные, не иначе как гаубицы стреляли. И калибр крупный.
Когда разрывы прекратились, мы выглянули из траншеи. Два танка горели, один отползал назад, еще один застыл неподвижно. Не горел, гусеницы на месте, а не двигался.
Только мы повысовывались из траншеи, как из него по нам прошлись пулеметной очередью. Как бронированная огневая точка.
– Может, у него горючка кончилась? – предположил Антон.
Кто мог точно сказать? Никто. Однако экипаж был цел, периодически обстреливал нас из пулемета и вращал башню.
– Боец, прости, фамилии не знаю. Надо поджечь или подорвать танк, – обратился я к соседу по траншее.
– Да чем же я его подорву?
– Собери гранаты, сделай связку – не мне тебя учить.
Боец собрал у товарищей трофейные гранаты, обмотал их бинтом из индивидуального пакета, вздохнул обреченно.
– Ты не напрямую ползи – погибнешь почем зря. Укрывайся за подбитым танком, и в сторонку забирай. Подберись к танку сбоку, гранаты брось на моторный отсек и сразу отползай подальше. Понял?
– Да знаю я.
– Тогда вперед!
Боец отошел по траншее левее, выбрался, распластавшись, на бруствер, и пополз по полю. От стоявшего в неподвижности танка его укрывал горящий Т-III. Дополз до подбитого танка. Все с напряжением за ним следили.
– Передайте по цепочке – как только он гранатами танк подорвет, не давать экипажу из танка выбраться, всем стрельбу вести.
Мое распоряжение стали передавать от бойца к бойцу. За дымом, который сносило в сторону, я и не заметил, как боец подобрался к танку. Ахнул взрыв, через мгновение корму танка охватило огнем. Открылись люки – боковые на башне, у механика-водителя.
Только штрафники уже наготове были и открыли огонь из всех стволов. Так из танка никто и не выбрался. Он сгорел. А взрыва не последовало, что обычно бывает, когда в баках есть топливо, и в боеукладке – снаряды.
Штрафники обрадовались подорванному танку и просто восторженно взревели, когда увидели, как из дыма к ним ползет по полю штрафник, подорвавший танк. Жив, жив, чертяка! Грешным делом я решил поперва, что он погиб.
Тяжело дыша, он спустился в траншею. Штрафники похлопывали его по плечам, скрутили самокрутку. Однако он направился ко мне.
– Гражданин капитан, ваше задание выполнено!
– Видел, молодец. Как фамилия?
– Петров.
– Если оба живы будем, напишу рапорт командованию о твоем ратном умении и храбрости. Глядишь – зачтется, срок скостят.
– Не забудете?
– Слово даю.
В штрафбатах переменный состав обращался к офицерам – гражданин, а не товарищ. Я об этом знал, но по ушам резануло: когда в одной траншее сидим, одно дело делаем, тогда он товарищ мне, как, надеюсь, и я ему.
Я пошел по траншее. Чумазые бойцы, сняв каски и откинувшись к стенкам окопа, приводили в порядок оружие, перематывали портянки, кто-то перевязывал товарища. Многие с упоением раскуривали свернутые из обрывков газет, немецких листовок самокрутки, жадно втягивая едкий дымок махорки. Ну что ж, самое страшное, похоже, позади. Изрядно потрепанное подразделение немцев отошло далеко за деревню.
– Молодцы, воины! – подбодрил я уставших бойцов. – До подхода подкрепления – держать рубеж!
– Капитан, смотри! – крикнул один из бойцов, показывая рукой в сторону леса.
Я обернулся и теперь сам увидел и услышал. С запада в нашу сторону летел самолет. Все напряженно всматривались, прикрыв глаза от яркого солнца. По рокоту мотора понял – не наш! От самолета отделился парашют с грузом и стал опускаться туда, где сосредоточились немцы. Появился второй парашют. Его подхватило ветром и потащило к деревне, он осел где-то за околицей.
Сделав разворот, самолет скрылся. «Помогают своим продержаться», – понял я. А несколько бойцов уже выскочили из траншеи и пошли к месту падения второго парашюта.
В окопе бойцы радовались нежданному перепавшему нам «подарку» фрицев.
А к вечеру, уже в сумерках, на нескольких полуторках подъехало подкрепление, с новыми офицерами. На прицепе одного из грузовиков была полевая кухня.
