— Зачем?
— Я хотел проследить, куда вы в результате придёте, и узнать, что такое эта Оптина Пустынь… — Олсуфьев вздохнул. — Только дорогу туда нельзя выведать обманом. Поэтому вы и пришли сейчас по мою душу. Признаться, я догадался о возможности такого развития событий слишком поздно.
— Ага, — сказал Т. — Кажется, начинаю понимать. Но как вы заставили меня всё позабыть?
— Это сделал мой человек.
— Кто именно?
— Кнопф.
— Кнопф?
Олсуфьев кивнул.
— Чтобы упредить Варсонофия, он явился в Ясную Поляну и рассказал вам вашу собственную историю в чуть изменённом виде. Сообщил по большому секрету, что недалеко от вашего имения петербургские ламаисты-экуменисты хотят принести человеческую жертву тантрическому идаму Ролангу Гьялпо, с которым они отождествляют Спасителя. Для этого ими якобы выбрана дочь местного священника, а совершиться злодеяние должно было в сельском храме. Вы вызвались спасти девушку. Отсюда и эта ряса — вы надели её, чтобы проникнуть в церковь не вызвав подозрений.
— Но почему…
— Подождите. Как только вы сели в поезд, Кнопф заказал чаю и добавил в ваш стакан небольшое количество секретного препарата, произведённого в Бремене химической лабораторией при германском генеральном штабе. Это открытое немецкими химиками вещество сложного состава на основе натриевой соли карбоканифолевой кислоты, которое избирательно влияет на память.
— Ага, — воскликнул Т., — так вот в чём дело! Я так и знал. Как именно действует эта немецкая дрянь?
— Препарат вызывает потерю памяти о всех знакомых человеку людях, включая самых близких. Разрушаются, если так можно сказать, мозговые образы всех социальных связей. Кроме того, человек не может вспомнить о себе ничего конкретного. Но общие знания, умственные функции, привычки и навыки при этом сохраняются. Человек сперва даже не осознаёт произошедшей с ним перемены. Он не понимает, что всё забыл — это доходит позже. Но главное в другом. В течение первых пяти минут после потери памяти он делается подвластен любому внушению. Он превращается, так сказать, в чистый лист бумаги, на котором можно написать что угодно — и надпись останется навсегда. Немцы планировали использовать это вещество в случае войны, чтобы превращать военнопленных в солдат-смертников.
— Понятно, — сказал Т. — И вы…
— Да, — кивнул Олсуфьев. — Кнопф, фигурально выражаясь, написал на этом чистом листе слова «Оптина Пустынь», а дальше его задачей было следить за вашим продвижением, время от времени отгоняя агентов Победоносцева.
— Но почему люди Кнопфа постоянно в меня стреляли?
— Только Кнопф был посвящён в план, — ответил Олсуфьев. — Сам он никогда всерьёз не пытался причинить вам вред. Остальные сыщики действительно думали, что их задача — остановить вас. Но реальной опасности для вас они не представляли.
— Вот как. Вы, значит, полагаете, что уворачиваться от пуль — это просто гимнастика… Но отчего Кнопф перед своей гибелью старался вернуть меня в Ясную Поляну?
— Он хотел предотвратить вашу фатальную встречу с агентами Победоносцева — ему не хватило всего минуты. Но если бы вы послушались и вернулись в Ясную Поляну, поверьте, вы бы там не задержались. На этот случай туда должен был отправиться другой наш агент — цыган Лойко.
Т. рассмеялся.
— Не лучший выбор, — сказал он. — Цыган Лойко — действительно безжалостный головорез, но у него в последнее время плохо с глазами.
Олсуфьев пожал плечами.
— Все они были просто загонщиками.
— Не знаю, верить вам или нет, — сказал Т. — Вы рассказываете удивительные вещи. Этак немцы всех победят, если у них есть такой препарат…
— Увы, — сказал Олсуфьев, — так только кажется. К сожалению, препарат действует описанным образом далеко не каждый раз. Иногда происходит временное помешательство, ясное восприятие мира осложняется галлюцинациями, и действия человека становятся непредсказуемыми. Германцы ставили опыты в Африке — и в тридцати процентах случаев получившие препарат туземцы обращали оружие против экспериментаторов.
— Значит, вы понимали, что я могу повредиться в рассудке, и всё равно пошли на это?
Олсуфьев энергично помотал головой:
— Нет, граф, клянусь! Эти обстоятельства выяснились позже. Кнопфа смутило ваше поведение на яхте княгини Таракановой, когда вы устроили пожар в машинном отделении, а потом кидались багром в его агентов, называя их «амазонской сволочью». Он отправил нам запрос, и мы передали его в агентурную сеть, через которую был получен препарат. Только после этого всё и выяснилось. Когда Кнопф угощал вас чаем, мы ничего не знали о побочном эффекте.
— Понятно, — сказал Т. — Говорить с вами о морали или сострадании к ближнему не имеет смысла, да и поздно, поэтому сбережём время. Есть ли у вас доказательство, что вы не врёте?
Олсуфьев усмехнулся.
— Как вы понимаете, граф, — сказал он, — я не готовился доказывать вам правдивость своих слов… Но кое-что всё же могу вам предъявить.
Он встал из-за стола, подошёл к секретеру в виде раковины-жемчужницы и откинул его крышку. Т. поднял ружьё, но Олсуфьев успокоил его жестом.
— У меня сохранилась фотография, сделанная давным-давно, в пору нашей юности, — сказал он. — Я тогда ещё учился в университете, а Соловьёв уже носил свои странные усы… Чёрт, сколько здесь хлама… Во время нашей последней встречи он надписал этот снимок в своей обычной бессвязной манере. Но эта надпись имеет, кажется, отношение к Оптиной Пустыни…
Вернувшись к столу, он протянул Т. фотографию и поставил на стол маленькую бутылочку синего стекла с чёрной резиновой пробкой.
— А здесь остатки немецкого препарата, — сказал он, садясь рядом с Т. — Именно его Кнопф налил вам в чай. Это всё, граф. Других доказательств правдивости моих слов у меня нет.
Т. поглядел на фотографию. На ней были изображены три человека, сидящие на скамейке с причудливо выгнутой спинкой — кажется, в городском саду: в просвете между листьями были видны расплывающиеся белые статуи, не попавшие в фокус. Олсуфьев, с ещё не утратившим юношеской округлости лицом, длинными до плеч волосами и безо всяких намёков на будущую лысину, сидел в центре. Слева от него расплывался в улыбке беззаботный гуляка с двумя винными бутылками в воздетых руках, в котором Т. с жутковатым чувством узнал себя. Справа скучал стриженный бобриком молодой человек со странными висячими усами — он смотрел не в камеру, а в сторону и вниз.
«Вот это и есть Соловьёв», — понял Т.
Он перевернул фотографию. На обороте было написано:
Лёве и Алексису, который всё равно не поймёт. Часто говорят — «одно зеркало отражает другое». Но мало кто постигает глубину этих слов. А поняв их, сразу видишь, как устроена ловушка этого мира. Вот я гляжу на дерево в саду. Сознание смотрит на дерево. Но дерево — ветви, ствол, зелёное дрожание листвы — это ведь тоже сознание: я просто всё это сознаю. Значит, сознание смотрит на сознание, притворившееся чем-то другим. Одно зеркало отражает другое. Одно прикинулось многим и смотрит само на себя, и вводит себя в гипнотический транс. Как удивительно. Владимир.
