Т. почувствовал, что его лицо покрывается горячей краской стыда.
— Ты прямо как лошадь рассуждаешь! — крикнул он. — Дура!
— Чиво ж, — прокричала Аксинья в ответ, — мы Смольных институтов не кончали!
— Прекрати меня фраппировать!
— Будете ругать, ещё дальше убегу, — раздался ответный крик.
Т. потерял терпение.
— Да выходи же, не бойся!
— Не, барин, сами езжайте, — отозвалась Аксинья. — Лучше я за телегой к гостинице приду, как у вас дурь пройдёт.
Как ни погонял Т. лошадь, она плелась медленно и только после хорошего шлепка ненадолго переходила с шага на ленивую рысь. Каждый раз при этом она оглядывалась и пронзительно смотрела на него — словно намекая, что состоявшийся в лесу обмен мнениями о нравственных вопросах сделал неуместными и даже оскорбительными те перевозочно-гужевые отношения, в которые Т. назойливо пытается с ней вступить.
Впрочем, Т. было неловко и без этого.
«Оскорбил эту святую женщину, эту юную труженицу, — думал он, — плюнул ей в душу… Хотя непонятно, что именно её так оттолкнуло. Совсем ведь не чувствую народной души, только притворяюсь. Нельзя так напиваться. До чего дошло — лошадь заговорила… И ведь не просто заговорила, она надо мной смеялась. И была совершенно права…»
— Конечно права, — сказала вдруг лошадь, оглядываясь. — Рубить палец, граф, это чистой воды кви про кво.
Т. похолодел.
«Вот, опять, — подумал он. — Сейчас отвернётся и замолчит, как ни в чём не бывало…»
Но лошадь брела вперёд, по-прежнему глядя на Т.
— Кви про кво? — переспросил Т. — Что это?
— Это когда одно принимают за другое, — ответила лошадь.
Никакой возможности считать разговор наваждением больше не осталось. Всё происходило на самом деле.
— Признаться, я слаб в латыни, — сказал Т., стараясь сохранять самообладание. — В юности знал, а сейчас всё забылось.
— «Кви» — это местоимение «кто», — объяснила лошадь, — а «кво» — его же архаическая форма, только в дательном падеже.
— Благодарю, — сказал Т. — Кажется, начинаю припоминать.
— Латынь здесь не важна, — продолжала лошадь. — Важна суть дела. Вы вспомнили Евангелие от Марка — так задумайтесь, о чём там на самом деле речь. Сначала надо трезво определить, какой именно из членов вас соблазняет: нога, рука, глаз, ухо… Апостол ничего не конкретизировал по той причине, что эллины были большие выдумщики по этой части. В некоторых апокрифах даже уточнялось, что перво-наперво следует задуматься, ваш ли собственный член вводит вас в соблазн. Может, его надо рубить кому-то другому…
Сказав это, лошадь подняла морду к небу и пронзительно заржала, отчего телега заходила ходуном, и вожжи чуть не выпали у Т. из рук. Вокруг опять замелькали странные радужные тени.
— Но в нашем случае всё просто, — продолжала лошадь, поворачивая к Т. надменный профиль, — поэтому я посоветовала бы вам обратиться к опыту скопчества. Есть два варианта. Убелиться малой печатью, как я предложила с самого начала. Отделить яички, этого на первое время будет достаточно. За месяц всё заживёт. А можно сразу большую печать. Это сами понимаете что. Если вы не трус, рубите не задумываясь. А потом поедем искать проплеванный якимец.
— Чего искать?
— Якимец, — повторила лошадь, — это, по скопческой терминологии, свинцовый гвоздик из колеса, который в дырочке носят. Как убьёте в себе нечистого, два месяца нельзя вынимать. Пока заживать будет.
— А почему проплеванный?
— Чтоб не загноилось.
Т. с отвращением сплюнул.
— Яцутки какие-то, якимцы, — пробормотал он, морщась, — придумают же такую мерзость. Ничего не понимаю…
— Да я потом подробно объясню, не бойтесь. Времени будет предостаточно. Главное не медлить — сейчас отличная минута, сердце полно решимости, а вокруг как раз никого нет! Не сомневайтесь, граф. Другого такого случая может не представиться очень долго!
Лошадь остановилась и уставилась на Т. горящими гипнотическими глазами. Т. слез с телеги, взял в руку топор и неуверенно положил ладонь на пряжку брючного ремня… Тут вдали зазвонили ко всенощной, и он пришёл в себя.
«Так ведь действительно до членовредительства дойдёт», — подумал он и сильно, до крови укусил себя за губу.
Радужные тени исчезли. Он понял, что с топором в руке стоит перед телегой на пустой вечерней дороге — собственно, тут он и стоял секунду назад, но только теперь полностью вернулся в настоящее. Т. перевёл глаза на лошадь. Она всем своим видом старалась показать, что совершенно здесь ни при чём. Т. укусил себя за губу ещё раз, и стало ясно, что лошадь вообще ничего не старается показать, а просто тянется губами к пучку травы.
Т. приблизился к лошади, положил руку ей на шею и тихо, почти нежно сказал в ухо:
— Слушай меня внимательно, Фру-Фру, или как там тебя зовут. Если ты ещё раз — слышишь, ещё один только раз раскроешь сегодня пасть и скажешь что-нибудь на человеческом языке, я тебя выпрягу, сяду на тебя и поеду галопом. И погонять буду топором. А теперь пшла в город, к гостинице «Дворянская».
Лошадь нервно повела головой — но, на своё счастье, промолчала.
Т. залез в телегу и сильно хлестнул её по крупу. Лошадь побежала вперёд. Всю остальную дорогу она молчала, только несколько раз косила на Т. полным скрытого огня глазом, будто напоминая о чём-то важном. Каждый раз Т. внутренне напрягался, ожидая, что она заговорит, но лошадь отворачивалась и молча трусила дальше, презрительно и безразлично помахивая хвостом — как бы окончательно потеряв надежду, что пассажиру можно помочь в духовном плане.
Когда Т. добрался до гостиницы, было уже темно. Войдя в свой номер, он зажёг лампу, сел в кресло перед камином и прошептал:
— Будем ждать встречи.
— Зачем же ждать, — раздался со стены вкрадчивый голос. — Я уже здесь. Добрый вечер, граф.
Т. поднял голову. С портрета на него благосклонно глядел курносый император Павел. Его рот округлился в зевке, и нарисованная рука, скользнув по полотну, деликатно прикрыла его ладонью.
IX
— Как вы могли? — горячо заговорил Т. — Зачем? Хотели меня унизить? Растоптать? Убейте лучше сразу. Ведь вам, я полагаю, это несложно.
На лице императора изобразилось изумление.
— Неужто всё так мрачно? А что именно вызывает у вас такое отторжение?
— Вы ещё спрашиваете? — воскликнул Т. — Впрочем, возможно, вы действительно не понимаете. Омерзительно всё — плотский грех, пьянство, бредовые видения. Но самое невыносимое — это какая-то лубочная недостоверность происходящего, вульгарный и преувеличенный комизм. Словно меня заставляют играть в ярмарочном балагане мужикам на потеху…
