— С вами происходило что-то отличное от описанного в пьесе? — спросил Т.
— Нет, — ответил Ариэль. — Но мои чувства и мысли, связанные с другими персонажами, были невероятно, неописуемо тонки. В каждой из своих реплик я существовал как сложная и глубокая личность. Вот только при попытке выйти из роли мой ум проваливался в небытие. Когда я говорил с Гильденстерном или Лаэртом, мой внутренний мир появлялся в качестве фона. Но стоило мне отвлечься от канвы действия, и я оказывался в пустоте, где не было ничего вообще. А когда мои мысли начинали следовать тропинкам, проложенным для них в тексте, я снова становился живым. Понимаете? Гамлет действительно существовал на том крохотном отрезке жизни и судьбы, который был изображён Шекспиром. Он жил по-настоящему. Но не так, как я.
— А в чём разница?
Ариэль задумался.
— Тут можно только подбирать сравнения… Представьте нарисованный на бумаге трёхмерный предмет. Он кажется трёхмерным, а на самом деле имеет только два измерения… А тут измерение было вообще одно — последовательность знаков, которая, как заклинание, создавала меня на миг и тут же разрушала… Довольно страшно. Дедушка заставил меня принять участие в нескольких подобных опытах, стремясь показать весь тёмный ужас демиургии, или «творчества».
— И чем всё это кончилось?
— Чем? — Ариэль засмеялся. — Тем, что я действительно решил стать писателем. Поскольку понял, какими невероятными силами управляет человек, борющийся с чистым листом бумаги.
— Дедушка обучил вас каббалистическим искусствам?
Ариэль отрицательно покачал головой.
— Он отчего-то вбил себе в голову, что я не гожусь в ученики. Единственное, чему я научился — это устанавливать связь с героем текста. Но даже этому он не обучал меня специально. Просто я умудрился сфотографировать одну из надписанных им страниц перед тем, как он сжёг её. Он, знаете, просто писал на полях вокруг печатного текста древнееврейские буквы — против часовой стрелки. После того как у меня оказалась фотография, я стал писать эти буквы сам, затем точно так же сжигал лист и выпивал воду с пеплом, и впадал в этот странный транс. Дедушка приоткрыл передо мной двери чудесного. Хоть открыть их шире я не смог, этот опыт я повторял без труда. Сначала я наблюдал чужих литературных героев, а затем стал беседовать со своими собственными выдумками.
Т. почувствовал, как у него на лбу выступил холодный пот.
— Постойте… Вы хотите сказать, что и я такая выдумка?
— Нет, — сказал Ариэль, — у вас есть прототип. Это граф Толстой, великий писатель и мыслитель, живший в Ясной Поляне и ушедший в конце жизни в Оптину Пустынь. До которой он, впрочем, не добрался.
— Значит, я граф Толстой?
— Боюсь, не вполне.
— Так кто я на самом деле?
— На самом деле? — ухмыльнулся Ариэль. — Не уверен, что могу ответить на этот вопрос однозначно, но у меня есть одна… Скажем так, гипотеза.
— Говорите, — сказал Т.
— Когда дедушка отговаривал меня от писательства, он рассказывал, что происходит с писателями после смерти. Куда уходят их души.
— Куда?
— Как я уже говорил, дедушка полагал страшнейшим из грехов создание новых сущностей, появление которых инициировано не Богом, а кем-то ещё. Ибо любой несовершенный акт творения причиняет Всевышнему страдание. Поэтому наказание для так называемых земных творцов заключается в том, что именно их душам впоследствии приходится играть героев, испекаемых другими демиургами.
— Вы хотите сказать…
— Я этого не утверждаю. Но существует и такая возможность. Вот представьте: жил когда-то в России великий писатель граф Толстой, который своей волей привёл в движение огромный хоровод теней. Быть может, он полагал, что выдумал их сам, но в действительности это были души бумагомарателей, которые, участвуя в битве при Бородино или ныряя под колёса поезда, расплачивались за свои грехи — за Одиссея, Гамлета, мадам Бовари и Жюльена Сореля. А после смерти и сам граф Толстой стал играть похожую роль. Вот сейчас он стал всадником в синем мундире, едущим в Оптину Пустынь. Мир, где граф с оружием в руках пробивается к неясной цели, придумывает Ариэль Эдмундович Брахман, которого после смерти ждёт похожая судьба. Поэтому нельзя утверждать, что Ариэль Эдмундович Брахман на самом деле создал графа Т., хотя он и является его создателем. Видите, никакого противоречия нет.
— Всё вокруг меня — ваша работа? И цыганский барон, и княгиня Тараканова, и этот сумасшедший солдат у церкви?
— На самом деле всё несколько сложнее, но для простоты можете считать, что да, — сказал Ариэль. — Люди и предметы в вашем мире возникают только на то время, пока вы их видите. А за всё, что вы видите, отвечаю я.
— Каким образом вы появляетесь передо мной?
— По методике покойного дедушки. Беру лист из рукописи, пишу на полях эти самые еврейские буквы, потом сжигаю лист, растворяю пепел в воде и пью её. И на некоторое время, граф, мы становимся реальны друг для друга…
В кармане Ариэля что-то мелодично прозвенело.
— Сжигаете лист из рукописи? — переспросил Т. — Позвольте, а из какой именно рукописи? У вас есть какая-то рукопись, магически действующая на мою судьбу? Какое-то моё описание, да?
— В следующий раз, — сказал Ариэль. — Сейчас, извините, придётся вас оставить. Можете переночевать в этом шатре, а утром… Метрах в ста будет дорога. Там вы найдёте попутную телегу. Здесь неподалёку уездный город.
— Ковров?
— Пусть Ковров. Потом, если что, переименуем. Отдохните денёк. Развлекитесь как можете. Ну и подумайте над услышанным.
Т. заметил, что сквозь локоть Ариэля стал виден ковёр на полу. Потом прозрачной стала его нога.
— Мы встретимся ещё?
Ариэль благосклонно улыбнулся.
— Несомненно. Ведь самого главного я пока не рассказал. Давайте завтра или послезавтра. В гостинице «Дворянская» — это единственное приличное место в городе. Я вас там найду.
VIII
Телега остановилась возле двухэтажного каменного дома с вывеской «Гостиница „Дворянская“».
Т. дал мужику-вознице монету, слез на землю, стряхнул сено с голубых рукавов и потянулся, расправляя тело.
— Ваше благородие господин полковник! — закричал привратник с крыльца. — Прикажете остановиться?
— Да, — ответил Т., не давая себе труда уточнить, что именно тот имел в виду. — Лучший номер.
— Сию секунду будет сделано, ваше благородие! Губернаторский приготовим!
— И ещё, — сказал Т. тихо и чуть виновато, — ты мне это, братец, водки принеси.
